Серебряные трубы - [32]
— Марфа! Скорей ходи сюда! Ты знаешь, кого я видел? Самого Суворова! Разговаривал с ним! Приказал ждать в гости, обед готовить — щи да кашу. Прибирай, старая, хату да готовь обед!
Услышав такие слова, старуха обмерла от страха.
— Знаменитый генерал и к нам в хату? Да ты никак рехнулся, Петро!
— Ты не знаешь его, старая! Толмач, говорит! Языком, словно штыком, работал, это он про меня! Вот как! Он такой!
Трудно было уговорить старуху готовить скромный обед.
— Надо делать господский, — настаивала она.
— Делай, что велят! Фельдмаршал приказал: щи да каша! Выполняй приказ! — стоял на своем гренадер.
Пришлось старухе уступить. Военный приказ, что поделаешь!
— Виданное ли дело, генералу и кашу!.. — тихонько, чтобы не слышал муж, ворчала она.
Наконец щи готовы, каша преет в чугунке. В самый раз на стол подавать.
Старик со старухой ждут гостя, принарядились, прибрались. Петро посидел-посидел, не выдержал, вышел за плетень, стал глядеть вдоль улицы: не идет ли?..
А кругом народа, соседей, словно в праздник престольный. От кого неведомо, они прознали о высоком госте, собрались подле солдатовой хаты, осадили плетни, того и гляди свалят их, судачат, ждут генерала.
Про ребят малых говорить нечего. Им больше всех надобно знать, где что делается. И вправо и влево — так и снуют. Кто посмелее — на деревья взгромоздились, высоко, высоко, под самый верх, смеются.
— Как пойдет генерал, прыгать станем, встречать, дядько Петро, дорогого гостя!
Но вот учение кончилось. В разных концах села солдаты запели песни, трубачи заиграли сбор «по коням».
Генерал, а с ним офицеры спустились с горы и через балку пошли прямиком к хате Нагорянского. Подойдя к ней, Суворов отпустил офицеров, оставив при себе одного, постарше годами.
Гренадер встретил гостей у калитки и повел в хату. Там, у стола, накрытого скатертью сурового полотна с петухами, стояла хозяйка.
Старушка улыбнулась гостям и склонилась в низком поклоне:
— Добро пожаловать к нам в хату, дорогие гостечки! — сказала она приветливо.
— Спасибо, хозяюшка, на ласковом слове! — поклонился Суворов. — Герой твой старик!..
Глаза у хозяйки засияли гордостью. Она поклонилась в другой раз.
— Прошу отведать нашего хлеба-соли!
— Отведаем, пообедаем! — шутил фельдмаршал. — Поработали сегодня изрядно, устали, в самый раз обедать! — сказал он и сел на широкую лавку за стол. Справа от себя он усадил гренадера, слева — его жену. Но та, смутившись, сейчас же встала, приговаривая:
— Нет, нет, так не положено. Щи сами на стол не придут, а каша, хотя она и смазана добрым салом, а тоже ждет — подать ее, сама не хочет идти, барыня.
И ушла к печи за щами.
— Что же, Иван Егорович, опять тебе за даму со мною за обедом сидеть! — смеялся Суворов, показывая офицеру на место по левую от себя руку.
— Здесь главный командир — хозяйка! А потому первую чарочку выпьем за ее здоровье.
Суворов чокнулся кружка о кружку с гренадером, потом с офицером и заставил-таки хозяйку налить еще в одну кружку вина и проглотить каплю-другую.
Закашлялась старушка, раскраснелась, чуть слышно промолвила:
— На доброе здоровье! — и поставила свою кружку на угол стола.
Гости съели щи быстро. Суворов отменно работал деревянной ложкой и похваливал:
— Давненько меня так хорошо не кормили.
Каша понравилась еще больше.
За столом шла мирная беседа, будто встретились два друга, не видавшиеся много лет. Сначала заговорили о походах, о баталиях с турками, потом Суворов стал расспрашивать, как живут мужики, как пашут хлеб, много ли собирают с десятины урожая, как растут ребятишки, есть ли грамоте обученные. Видно, любил он ребят.
Пожаловался, хворают сильно солдаты, не привыкли к здешним местам. Лекарей мало, лекарств того меньше. А травушки-муравушки, разные там корешочки да листочки, ой, как помогут! Собрать бы их побольше, а некому.
Так говорили часа два. Старик отважился и рассказал, как поспорил со старухой — какой обед готовить, господский ли, или щи да кашу.
Суворов смеялся.
— Ты, я вижу, умен! Знаешь, дисциплина — мать успеха! Угадал! Щи да каша, самая господская еда нашему брату, солдату.
Поблагодарив хозяев за хороший обед, он вышел из хаты. На улице его ждали мужики. Впереди стояли старики, солдаты-ветераны: кто в поношенном мундире, кто в крестьянском одеянии. У многих на груди виднелись боевые награды — за Очаков, Измаил, Прагу.
Увидев фельдмаршала, старики сняли шапки и низко поклонились. Суворов ответил на их поклон. Солдаты, будто по команде, вскрикнули:
«Здравия желаем, отец родной!» А «отец родной», не торопясь, шел, весело шутил, разговаривал со старыми солдатами, пока не перешел через мосток, а там, совсем рядом, штаб. Простился Суворов с народом и скрылся за дверью дома.
Случилось это, говорят, в субботу. На другой день с утра пораньше, до обедни, к хате Петра Нагорянского пришел солдат-гренадер. Мундир на нем, будто только от каптера, пуговицы начищены, огнем горят, бляха на ремне светит, что тебе солнце красное. Кивер у гренадера тоже на ремне, ветром не сдует. Крикнул он Петра Нагорянского:
— Выдь сюда, старичок!
Тот вышел.
— Что за вахт-парад перед окнами моей хаты? — спросил.
