Серебряные крылья - [45]

— Валентин, заруливай к нам! — позвали Зацепу из дальнего угла. — С нами не заскучаешь.

Зацепа пробрался туда, где прямо на полу расположились любители анекдотов, и, привалившись спиной к стене, приготовился слушать. Но его тут же взяли в оборот:

— С тебя причитается штрафной анекдот.

— Бросьте, ребята, я уже все перезабыл, — пробовал отвертеться Зацепа.

— Ему сейчас не до анекдотов, жена молодая, — подал голос Миша Пончиков, под стать своей фамилии круглолицый, толстенький летчик.

— Постой, Миша, — остановил его Колесников. — Помните, как наш Валек на аэродроме буфет организовал?

— Не мешало бы сейчас что-нибудь организовать.

— Не заслужили.

— Это почему же?

— Задачу не выполнили.

— И домой не попадешь. Вон как закрутило…

— Придется ночевать здесь. — Заикин посмотрел на Зацепу сочувствующе и чему-то улыбнулся так, чтобы заметили все. — Был у моего приятеля такой случай. Возвращаемся мы с ночных полетов. Смотрим, а у него окно распахнуто, свет горит и в комнате идет пирушка. Приятель мой — в пузырь! Ты, говорит, стой здесь и считай, как я их по одному выкидывать буду. Стою, жду. Слышу, там наверху шум поднялся и из окна вылетает первый. Я палец загнул: «Раз!» А это летит мой приятель и кричит: «Не считай, это я…»

Грянул смех.

В общем гомоне никто не обращал внимания на телефон, который буквально раскалывался от звонков.

— Да послушайте, кто там ближе! — не вытерпел Зацепа.

Трубку взял Волков.

— Да, слушаю, товарищ полковник, — лицо командира звена посуровело. — Так точно, передам! — И, положив трубку, торжественно объявил: — Командир полка приказал всем занимать готовность согласно боевому расчету. Вылетаем домой!

…Ночью, лежа в постели, слушал Валентин взволнованный рассказ Любаши о неожиданном Тимкином визите, слушал и закипал злостью, а когда Любаша рассказала, как ловко спровадила его Квашничиха, чуть не взорвался от смеха.

— Ай да молодец Митрофановна! — И, уже отсмеявшись, тихо добавил: — А Тимке это дело так не пройдет.

Любаша прижалась к нему, умоляюще зашептала:

— Обещай мне, Валек, ты ничего не сделаешь. Не надо шума поднимать, прошу тебя.

— Ну ладно, успокойся, успокойся…

— Милый, я хочу жить только для тебя, для нашей любви, для нашего сына. Скажи, веришь мне?

…На следующий день после полкового построения начальник штаба скомандовал:

— Офицерский состав, направо! Шагом марш! — И, приплясывая от холода перед строем, пояснил: — Направляющие, курс к гарнизонному клубу!

После вчерашнего ветреного дня со снежными зарядами морозец нажимал основательно, колючий и злой. Над крышами вертикально тянулись из труб белые столбики дыма. Гарнизон походил на эскадру кораблей, плывущих в сумрачном тумане.

Длинный, одноэтажный деревянный дом, именуемый довольно громко гарнизонным офицерским клубом, втянул в себя серую, в шинелях, озябшую массу людей. Топая и подталкивая друг друга, чтобы согреться, офицеры проходили в зал, усаживались, хлопали сиденьями кресел. Запоздало разжигали печки технички.

Подполковник Дроздов прохаживался вдоль передних рядов, ежился, потирал руки, приговаривая с улыбочкой: «Холод — не тетка». Остановился у трибуны, озорно подмигнул:

— Что? Может, разденемся?

— Не-ет, — дружно, как один, отозвались все.

— Сразу видать — сибиряки!

Бирюлин прошел к трибуне хмурый, сосредоточенный, молча стал раскладывать бумаги. По его виду можно было угадать, что разговор предстоит недобрый и кое-кому сегодня не поздоровится.

Зацепа поежился от невеселых предчувствий. Собственно, он-то при чем, если вся эскадрилья села в калошу! Ни одна пара не смогла отыскать «неприятельского» аэродрома, кроме самого комэска и Волкова. «Представляю себе самочувствие Митрохина», — подумал Зацепа.

— Товарищи офицеры! — раздалась команда.

Вместе с другими он вскочил и увидел генерала Барвинского. Командир полка отдал рапорт:

— Товарищ генерал, офицерский состав по случаю разбора тревоги по вашему приказанию собран! Разрешите начинать?

— Да, пожалуйста.

Бирюлин обхватил руками трибуну, сутулясь, минуту-другую смотрел в свои бумаги и наконец поднял голову. Все замерли. Когда Бирюлин негодует, то становится до необычайности ласков и учтив, — это знали в полку все. В такие минуты ухо держи востро, можно нарваться…

— Позвольте, товарищи, высказать мне ряд соображений относительно тревоги, проведенной вчера командованием, — начал Бирюлин спокойным, мягким голосом.

Зал настороженно затих. Только слышно было, как потрескивают в печах дрова.

Бирюлин говорил о жестких нормативах, в которые сумел-таки уложиться полк, заняв первую готовность в положенные сроки; о том, что это большое достижение всего коллектива, что личный состав действовал слаженно и уверенно. Он многих хвалил, не скупясь на эпитеты, но все, как дважды два, понимали, что не это главное, ради чего их собрали здесь, в нетопленном клубе, и что вся тяжесть умышленно переносится на вторую, главную часть разговора.

Барвинский, сидя в переднем ряду, демонстративно взглянул на часы, но не перебивал. Рядом с ним, крепким, черноглазым, сидели высокий худой генерал в золоченых очках на бледном лице и какие-то еще два подполковника.