Серебряные крылья - [44]

Несколько женщин, несмотря на ядреный мороз, все же вышли посидеть на бревнышках и посудачить. Они уже давно приметили незнакомого мужчину, который в третий раз проходил мимо.

— Эй, дяденька, вы кого ищете?

Мужчина остановился, хмуро окинул взглядом женщин, сказал:

— Я Любку ищу.

— Любок у нас полгарнизона.

— Она недавно перебралась к вам из города.

Женщины пошептались между собой.

— Это, наверное, жена Зацепы. А вы кто ей? — спросили они.

— Родственник, — буркнул мужчина.

— Идите вон в тот дом, первый подъезд, второй этаж, угловая комната.

Мужчина, не поблагодарив, двинулся в указанном направлении. В доме он поднялся по рассохшейся лестнице наверх, без стука толкнул дверь и в полутемном коридоре столкнулся с Квашниной.

— Вы к кому? — подозрительно оглядев незнакомого мужчину, спросила она.

— Любка здесь проживает?

Квашнина поджала губы и молча указала на дверь соседки.

Любаша так и обмерла, завидев в дверях огромного, странно улыбающегося Тимку.

— Ты? — Страх и недоумение смешались на ее лице.

— Я-а, — протянул он. Прошел вперед, поддел носком валенка выпавшую из ее рук книгу: — Офицершей заделалась? Книжки почитываешь?

Прямо в полушубке он тяжело опустился на кровать. Сетка упруго прогнулась под его телом. Тимка злобно засмеялся:

— Хорош станочек! Так и жизнь пройдет: из одной постели — в другую…

— Зачем ты здесь? — Любаша в отчаянии заломила руки.

Тимка оборвал смех:

— За тобой пришел. Собирайсь.

— И не подумаю.

— Что значит, не подумаю?! Ты мне жена аль нет? — Он рванул с головы заячий треух, бросил на пол.

Любаша со страхом смотрела на него.

— Иди, Тима, от греха подальше, — тихо сказала она. — Что было — задичало, травой поросло.

— Я траву вырву!

— Иди, у меня есть законный муж, мы с ним расписаны.

— Это тот сморчок? Да я его соплей перешибу! — Он быстро встал с кровати и двинулся на Любашу. — Вот этими руками придушу! И тебя заодно!

Метнулась к двери Любаша — поздно. Схватил ее лапищами Тимка и легко, как пушинку, бросил на кровать. Не успела крикнуть — подушка на голове оказалась. Забилась, закричала сдавленно-из-под подушки, вонзила зубы в волосатую руку. Яростная брань прошибла стены комнаты.

Вбежала Квашнина, остолбенела на миг, но не растерялась, схватила табуретку и обрушила ее на медвежью спину незнакомца. Тот проворно бросился на обидчицу, но другой удар угодил ему по голове. Он закачался, как чумной. Квашнина, не давая ему опомниться, пинками, пинками направляла его к двери. Еще минута — и Тимка сидел уже на лестнице, а из-за захлопнувшейся двери неслись взбешенные крики Квашниной.

Выпроводив непрошеного гостя, она вернулась. Могучие груди ее вздымались. Распаленная, воинственная, подошла к Любаше, села рядом. Грозное лицо ее по-бабьи подобрело, страдальческие морщины набежали на лоб.

— Будет, доченька, будет. Задала я твоему обидчику. Что за разбойник? Откуда он взялся?

Любаша подняла залитое слезами лицо:

— Спасибо вам, Раиса Митрофановна, век не забуду… Это мой бывший муж…

Соседка отшатнулась, и знакомое выражение надменности появилось на се лице.

— Вот как! — Она попыталась встать, но Любаша обхватила ее за шею и горячо заговорила:

— Ради бога, не уходите! Выслушайте, я вам все расскажу! Всё, всё…

Угасал воскресный день. Где-то в небе еще продолжали «воевать» летчики, где-то в переулках шарахался, добираясь до дома на Ключевой, напившийся в стельку Тимка, а в крохотной комнатке сидели и делились сокровенным две женщины…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Отбой тревоги дали к полудню, когда почти весь полк сидел на запасном аэродроме. Надо было возвращаться домой, но, как это зачастую бывает зимой, подул ветер со стороны моря, и туманисто-серое, мглистое покрывало придавило землю. Посыпался снег.

«Похоже, не видать мне сегодня Любашу, — подумал Зацепа. — Как она там сейчас?»

Спросил у Фричинского:

— Как, по-твоему, Эд, вылет дадут?

— К семье потянуло? — Фричинский озорно подмигнул. — А нам, вольным орлам, где крыша над головой, там и дом родной. Точно, Заикин?

— А что, говорят, в здешнем гарнизоне тоже водятся девочки. Пойдем, Валек, не теряйся. Твоя Любаша, поди, тоже на танцы собирается…

— Володя, тебе фуражку на голове поправить? — вежливо осведомился Зацепа.

— Что с тобой? Я ведь пошутил.

— В следующий раз для своих шуточек поищи другой объект.

— Да бросьте вы, ребята, заводиться! — Фричинский сграбастал вспетушившегося было Зацепу. — Давайте-ка в домино лучше сыграем! Все скорей время пролетит.

— Эдуард! — окликнул его вошедший с улицы Волков. — Ты почему фонарь не закрыл? Хочешь, чтобы твоя кабина в заснеженную яму превратилась?

Фричинский выглянул в окно и ахнул. С неба валил густой снег, крупные белые хлопья, словно лепестки яблоневого цвета, кружились в воздухе, поднятые ветром. Все потонуло в сплошной белой замяти — и самолеты, и автомашины, и люди. Фричинский бросился к двери, но Волков удержал его за плечо.

— Сиди. Я фонарь закрыл. А на будущее запомни: на чужом аэродроме нянек нету, летчик сам должен заботиться о своем самолете.

«Похоже, основательно засели», — уныло вздохнул Зацепа.

Низкая тесноватая комната была явно не рассчитана на такое число людей. Меховые и брезентовые куртки. Унты и валенки. Шлемофоны и шапки-ушанки. Табачный дым, едкий запах керосина и масла. Свет из окон едва освещал небритые, усталые за напряженный день лица. Комната гудела, как зал ожидания на вокзале, и люди напоминали пассажиров, расположившихся кто где смог — на табуретках, скамейках, кушетках, а то и прямо на полу. Кто дремал, кто коротал время за партией шахмат, кто читал свежие газеты, о доставке которых позаботился подполковник Будко.