Серебряные крылья - [47]

— Ну что, товарищи дорогие, перепало сегодня кое-кому на орехи? Мало. Я сказал бы — мало перепало! Во что вы превратили боевую учебу, Митрохин?

— Не понимаю, о чем вы…

— О приписках, — сдержанно отозвался Бирюлин.

— А что я мог поделать? Вы же сами требовали: даешь малые высоты!

— Да, я требовал, чтобы вы планировали своим летчикам больше полетов на малых высотах, в зону, по маршруту, на полигон! А вы, товарищ Митрохин? Летаете на тысяче метров, а что пишете в летных книжках?.. Это первое. Второе: что за систему ввода в строй летного состава узаконили вы у себя?

— Согласно методическим документам — от простого к сложному. Я обязан эти указания брать за основу! — Митрохин обиделся: сухие губы поджаты, в глазах лед, скулы на щеках побелели от напряжения.

— Методические указания требуют индивидуального подхода к каждому летчику, — сказал Бирюлин. — А вы всех под одну гребенку стрижете. На месте топчетесь, Митрохин, летаете кое-как, лишь бы ничего не случилось, а эффективности, роста мастерства от таких полетов ни на грош.

— Я…

— Во что вы превратили воздушные бои? — нетерпеливо поморщившись, перебил Бирюлин. — В простейшую схему. Каждый день одно и то же! А где творческая выдумка, инициатива? В других эскадрильях давно ведут бой парами, а у вас все одиночные бои долбят, да и то не бои, а пародия какая-то.

— Я забочусь о безопасности. В мирное время не должно быть напрасных жертв. Случись что, кто будет нести ответственность?

Бирюлин с досады даже крякнул.

— Неужели только вы, Анатолий Иванович? Я, между прочим, тоже несу ответственность. И за безаварийность, и за боеготовность полка…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

До юбилея части оставалось совсем немного. Ни днем ни ночью не затихал аэродром, органно вздыхал, как большой могучий инструмент, а порой гремел на самой высокой ноте, и серебряные стрелы с громоподобным ревом уносились в чистое просторное небо и словно растворялись в его бесконечной голубизне.

Летчики, особенно молодежь, жили только полетами и возвращались на землю хмельные, черные от загара, взмокшие от пота и, возбужденно жестикулируя, обсуждали перипетии воздушного боя на одном только им понятном языке, а затем снова устремлялись ввысь на своих боевых машинах.

Бирюлину было понятно состояние Зацепы, который ни минуты не усидит спокойно, и Фричинского, с его непреклонной решимостью, что застыла в изломе широких бровей. Хорошая слетанная пара! Каждый полет только на «отлично»! Это стало их девизом. Да и в целом об эскадрилье Митрохина можно сказать сейчас только хорошее. Последний довольно резкий разговор с командиром третьей, видимо, не прошел даром. Майор Митрохин как бы встряхнулся, стал больше доверять своим летчикам. Было заметно, что митрохинцы оценили доверие командира и времени даром не теряли, наверстывали упущенное.

В полку уже несколько дней шли учения. Солдаты и офицеры днюют и ночуют в палатках на аэродроме. Встретить бы юбилей части отличной оценкой на учениях — о лучшем и мечтать не надо!

— Владимир Иванович! — окликнули Бирюлина. Тот неуклюже повернулся — высотный костюм и гермошлем стесняли движения; его догонял Будко. — Владимир Иванович, а я тебя заждался.

— Что за дело?

— Телеграмма. Сегодня к вечеру приезжает ветеран нашего полка Смирных. Встретить бы надо, а у нас, как назло, учения.

— Да-а, задача, — Бирюлин потер лоб. — Ничего, что-нибудь придумаем… Слушай, комиссар, у нас ведь незаменимых людей нет. Доложу генералу — на часок отпустит. Позвони в гостиницу, пусть приготовят отдельную комнату.

— Зачем? — возразил Будко. — Миша Смирных остановится у меня, мы с ним все же старые фронтовые друзья…

…С подножки вагона медленно спускался безногий человек, к поясу которого была пристегнута крохотная платформочка на шарикоподшипниках. Кто-то из пассажиров пытался ему помочь, но он отказался. Сверху подали ему небольшой чемоданчик, он вежливо поблагодарил, поставил чемоданчик около себя и стал кого-то искать глазами среди снующих по перрону людей. Будко первым подоспел к нему, опустился на колени, обнял:

— Мишка, здравствуй! Свиделись наконец!

— Рома, ты ли это? Столько лет!

Они обнимались и плакали, не стесняясь слез, а полковник Бирюлин стоял рядом, прямой и торжественный, как стоят, когда играют гимн, и люди вокруг застыли, притихшие.

— Ну, вставай, вставай, что ты на коленях, — сказал Михаил Александрович Смирных и ожег толпу сияющим взглядом шалых глаз: — Что уставились, не видите — фронтовики встретились! Р-расступись!..

Бирюлин подхватил чемоданчик, и они все трое двинулись к выходу. Офицеры шли по краям, а в середине, отталкиваясь руками, катил по асфальту перрона на низенькой своей платформочке человек без ног.

Уже сидя в газике, Будко наконец представил командиру полка своего боевого друга. Смирных с чувством пожал руку командиру полка.

— Рад, очень рад познакомиться с вами, мне Роман писал о вас. Мало же нас осталось из старой гвардии!

— Я тоже рад знакомству. В истории части есть ваша фотография. Такой бравый…

— Помню, помню. Это когда я первый орден получил. Было дело такое. — Лицо Михаила Александровича озарилось приятной улыбкой. — Эх, братцы, если бы вы знали, как я ждал этой минуты!