Серебряные крылья - [35]

…Зацепа вырулил на взлетную полосу вслед за ведущим, остановился правее и чуть позади, передал по радио о готовности.

— Понял, — ответил Фричинский и запросил взлет. Получив разрешение, он, однако, не спешил. Как и договаривались, бормотал «молитву»: — Выводим обороты… отпускаем тормоза. Пошли!

Длинные поджарые машины плавно тронулись с места и начали разбег. Скорость нарастала вначале медленно, как бы с неохотой, затем все быстрее и быстрее, со значительным ускорением. Почти одновременно самолеты задрали вверх носы. Раскаленные снопы огня, бешено вырывающиеся из реактивного сопла, жадно лизали шершавую бетонку. Прошли секунды, и подъемная сила, преодолев многотонную тяжесть машин, подхватила их ж легко вознесла вверх, прочь от земли, навстречу прозрачному осеннему небу.

— Хорошо взлетели! — не удержался от похвалы полковник Бирюлин, внимательно следивший за ними из рубки СКП, и скомандовал: — Занимайте первую зону!

Зацепа не отводил взгляда от самолета ведущего. Чарующая власть полета овладела им, вытеснив глухое раздражение.

Небо лечит человека…

Вот и зона. Что для скоростных самолетов какие-то пятьдесят километров! В стороне, чуть ближе к аэродрому, в голубой дымке утопает город. С высоты он кажется детской площадкой с игрушечными домиками и ровными клеточками усадеб. Дыхание осени уже преобразило землю. Она стала пестрой, начала наливаться красками. Но разглядывать открывшиеся красоты некогда.

Держаться в плотном строю — искусство, а кому не лестно сознавать себя творцом пусть даже мимолетного, зыбкого, но все-таки великолепного зрелища, когда пара белых, сверкающих на солнце истребителей рассекает голубое пространство, точно связанная невидимым человеческому глазу крепким припоем.

Летать крыло в крыло утомительно, но Зацепа не давал себе послабления. Вот где отрабатывается терпение и реакция — чувствовать малейшее движение ведущего и как бы читать его мысли на расстоянии.

— Разворот!

Дальнейшее Зацепа осознал не сразу. Как только прозвучала эта краткая команда, вслед за ней, без дополнительной паузы, необходимой для подготовки, самолет Фричинского резко накренился в сторону ведомого. Небо вдруг обратилось в металлический фюзеляж, сплошь заляпанный заклепками. Зацепа с силой, на какую был способен, отдал от себя ручку управления, и в этот миг белое акулье тело самолета проскочило над ним.

Секунду-другую Зацепа находился в невесомости. Поднятая пыль запорошила глаза и плавала по всей кабине. А он сидел, выронив из рук управление, безвольный, опустошенный. «Так случаются катастрофы», — тупо думал он, а машина уже начинала крениться влево все круче и круче. Надо было управлять, и Зацепа, судорожно схватившись за ручку, стал осторожно разворачиваться в сторону аэродрома.

— Где ты? Видишь меня? — запрашивал Фричинский.

Отвечать не хотелось. Зацепа и не пытался отыскать ведущего. Он покидал зону. Потерять ведущего в полете — позор, но это не волновало его сейчас. Скорее, скорее на землю, которая — вот она! — так близка и так далека. Он завидовал сейчас людям на земле. Как счастливы они оттого, что могут позволить себе лечь на траву, закрыв глаза, и ничего не делать, ни о чем не думать!

Зарулив после посадки на стоянку, Зацепа торопливо расписался в тетради замечаний и ушел на окраину аэродрома. Он распластался на выгоревшей траве. Шлемофон и защитная каска валялись тут же. До его слуха доносился шум самолетов, урчание тягачей, далекие голоса людей. Казалось, что все это гудит где-то под землей. Медленно возвращалось спокойствие.

Послышался хруст шагов. Зацепа приподнялся. К нему приближался Фричинский, в расстегнутой кожанке, с непокрытой головой. Черные взмокшие волосы прилипли ко лбу. Остановился в двух шагах, со злостью крикнул:

— Сбежал? Бросил?

Солнце струило из высокого сентябрьского неба ласковое щекочущее тепло. Пахло пересохшей пылью, горькой полынью, едким уксусом пота. Где-то над головой самозабвенно заливалась птаха. В траве стрекотали кузнечики.

— Молчишь? Сказать нечего? Да за это…

Нарастающий шум заходившего на посадку самолета заглушил последние слова. Зацепа равнодушно, как в пустоту, посмотрел на стоявшего перед ним Фричинского:

— Что за это?

— А то! Во время войны это расценивалось как дезертирство!

— Знаешь что, с тобой я летать больше не буду!

— И не надо! А ты… ты просто завистник!

— Я?..

— Да, ты! Думаешь, я не видел, как ты изменился в лице, когда меня назначили твоим ведущим?

— И разговаривать с тобой не хочу! — Валентин вскочил и пошел прочь.

На следующий день Зацепа обратился к Митрохину:

— Прошу не планировать меня в полеты с Фричинским.

Комэск безразлично посмотрел на белобрысого курносого летчика и опять уткнулся в плановую таблицу.

— Здесь армия, а не детский сад! — сказал он.

— Я категорически отказываюсь летать с ним!

— Почему? — Митрохин поднял жесткие, неподвижные глаза.

Класс притих, настороженный. Ждал комэск, ждал Фричинский. Капитан Волков хмурил дремучие выгоревшие брови, исподлобья поглядывая то на одного, то на другого. Зацепа молчал.

Фричинский пожал плечами: спрашивайте, мол, у Зацепы, он жалуется.

— Командир звена, может, вы объясните поведение своего подчиненного? — скрипучим голосом сказал Митрохин.