В штабе его разыскал Будко и пытливо заглянул в глаза:
— Ну и как?
— Лекцию о правилах социалистического общежития прочла.
— Она всем читает, не вы первый.
— Я ей тоже кое-что высказал о повадках холостяка, — улыбнулся Зацепа.
— Ну и молодец! — просиял замполит. — С такими так и надо!..
Не успел подполковник Будко зайти в партком, как туда вбежала запыхавшаяся Квашнина, грузно опустилась на стул и тяжело выдохнула:
— Роман Григорьевич, я к вам!
Секретарь парткома, он же начальник метеостанции, майор Назаренко, что-то писавший в тетради, насторожился: он-то хорошо знал эту гром-бабу.
— У меня к вам конфиденциальный разговор. — Она выжидательно уставилась на секретаря.
— Пожалуйста, я удаляюсь. — Назаренко неслышно вышел из кабинета.
— Я слушаю вас, — сухо сказал Будко.
— Кого вы ко мне подселили? — крикнула женщина.
— У меня отличный слух, — заметил подполковник.
— Я всегда так говорю, — Квашнина все же понизила голос. — Что за человека вы мне прислали в соседи?
— Старшего лейтенанта Зацепу.
— Зацепу? — Она выкатила глаза. — Это тот самый хулиган?
— Почему хулиган? Подбирайте выражения, — мягко предупредил ее Будко. — Он хороший офицер.
— И это говорите вы, замполит? Теперь я понимаю, почему он такой разбойник. Ему, оказывается, попустительствуют. Он и генерала оскорбил, и десять суточек отсидел…
— Вы, я вижу, неплохо осведомлены.
— Муж меня держит в курсе всех новостей, у нас с ним секретов не бывает, — с достоинством изрекла Квашнина.
— Что ж, придется вашего мужа на парткомиссию вызвать и пояснить ему разницу между домашними и служебными разговорами.
Квашнина прикусила язык.
— Так что Зацепа?
— Как — что! — опять взвинтилась она. — Знаете, что он наговорил мне, когда вы ушли? Этот грубиян и нахал собирается устроить в моей квартире настоящий бардак. Да, да, вы не ослышались! К нему будут приходить разные там дружки, и это у меня под боком! Нет, вы только подумайте! — Она вскочила со стула. — Но я этого не допущу. Не до-пу-щу!..
— Успокойтесь, Раиса Митрофановна, — с улыбкой проговорил Будко. — Никто в вашей квартире не собирается устраивать бар… безобразий. У Зацепы есть жена, он на днях привезет ее.
Квашнина остолбенела.
— Он женат? Вы не шутите? Ах, шельмец он этакий! Надул! Прикинулся холостячком. Ну, ничего, ничего, я им устрою медовый месяц! — И, не простившись, гордой, победной поступью она вышла из кабинета.
Остерегаясь мести мужа, Любаша жила одиноко, добровольно заточив себя в стенах отцовского дома. На уговоры Валентина переехать в гарнизон она отвечала неизменной шуткой: «Успеется, какие наши годы!» И Зацепа начинал всерьез беспокоиться, не выкинет ли Любаша какую-нибудь штуку.
В доме Григория Никитовича Зацепа стал своим человеком. Мария Петровна, едва он появлялся, начинала суетиться, готовить на стол, а Григорий Никитович откладывал домашние дела и заводил с ним длинные разговоры о самолетах, о хозяйстве, о политике. Преображалась и сама Любаша. Ее лицо так и светилось нескрываемой радостью. Потом, как обычно, у родителей находились какие-то неотложные дела, и Зацепа приступал к уговорам.
Марии Петровне он пришелся по душе, и, оставаясь с дочерью наедине, она как бы невзначай роняла осторожную фразу:
— Славный паренек этот летчик.
Любаша вспыхивала, но предпочитала отмалчиваться, а однажды в пылу откровения призналась:
— Он мне тоже нравится, только боюсь повторить ошибку.
— Воля твоя, доченька, только вижу я: чист он помыслами. Смотри не пройди мимо своего счастья…
Ранним сентябрьским утром Зацепа приехал в город первым автобусом. Они давно собирались с Любашей сходить вместе в осеннюю тайгу.
Одета она была по-походному: в спортивном костюме, в сапогах. Зато Валентин вырядился: брюки наглажены, ботинки начищены.
— Так и пойдешь в тайгу? — спросила Любаша.
— Так и пойду. А что?
— В тайге каждый сучок просит клочок. Иди переоденься в папину одежду.
Любаша давно обещала показать Валентину тайгу, но собрались только сейчас, когда созрел виноград. Зацепа едва поспевал за Любашей, с удивительной ловкостью скользившей меж кустов. Чувствовалось, что тайгу она знает, хаживала по ней. Вскоре он взмок и остановился перевести дух.
— Устал? — обернулась Любаша.
— За тобой не угонишься, — признался Валентин. — Обещала тайгу показать, а несешься, как метеор.
— Потерпи маленько, миленький, — засмеялась она. — До Партизанского ключа доберемся, там отдохнем.
— Сколько осталось?
— В тайге версты не меряны. К полудню на месте будем.
— Никогда бы не подумал, что лес такой густой. С воздуха все кажется проще и доступней.
Любаша взяла Валентина за руку и увлекла к невысокому гладкоствольному дереву с большими перистыми листьями, среди которых зеленели орехи величиной с домашнюю сливу.
— Они съедобны?
— Конечно. Только пока не созрели. — Любаша отломила от колодины высохший сук и запустила в гущу веток. На траву упало несколько орехов. — Нож есть?
Валентин раскрыл перочинный ножик и передал ей, заинтересованно глядя, что она будет делать. Любаша аккуратно урезала с мясистого плода ореха тоненькую дольку кожуры и стала натирать ею свои зубы. Они прямо-таки засверкали белизной.
