Серебряные крылья - [2]

И тогда Бирюлин искренне взрывался:

«Несовременные? Это Вадим-то? Лучший математик в школе? Или Динка? Ее стихи даже в «Юности» напечатали! Мудришь ты что-то, жена», — веско заключал Бирюлин.

И снова дорога…

Когда Бирюлин вернулся в купе, лейтенанты сидели за столиком и о чем-то возбужденно спорили. При его появлении они умолкли.

— Помешал?

— Что вы, папаша! — ответил белобрысый лейтенант. — Мы с Эдом, Эдуардом, — поправился он, — гадали, что нас ожидает в новых краях. А ожидает нас несладкая жизнь кадровых офицеров.

— Но вы, насколько я понимаю, сами выбрали эту несладкую жизнь?

— Сами-то сами, но пожить-то хочется ярко. Ведь жизнь летчика коротка, как платье балерины…

— Зачем же вы тогда выбирали летное? — вежливо осведомился Бирюлин.

Белобрысый лейтенантик снисходительно посмотрел на него и хмыкнул:

— Не понять вам этого…

— Ну почему? — Бирюлин едва не рассмеялся.

— Помните «Песню о Соколе»?

— «Рожденный ползать — летать не может»?

— Угадали. — Он отвернулся к окну.

Но Бирюлина уже по-настоящему задело. «Парень, видно, с характером, однако заносит его», — подумал он.

— Не знаю, как звать вас…

— Лейтенант авиации Валентин Зацепа! — шутливо вытянулся офицер.

— Лейтенант авиации? — удивился Бирюлин. — Разве есть такое звание? Я понимаю, генерал-лейтенант авиации или генерал-полковник авиации…

— А у меня, папаша, дальний прицел.

— Если дальний, тогда лады, — улыбнулся Бирюлин. — А насчет платья балерины… Ну и сравненьице…

— А разве не правда? Не зря же нам идет выслуга год за два. На острие ножа танцуем.

— Вы любите красивые сравнения.

— О нашей работе надо говорить только красиво. Да что там! Мы живем мало, седеем рано. Эд, наклонись. Видите, следы жизненных потрясений?

— Да ладно тебе! — отмахнулся от Зацепы рослый его товарищ, на пышной черной шевелюре которого действительно пробивалась седина. — Это у меня по наследству. И знаешь, хватит трепаться. Давай-ка на боковую.

В город поезд прибыл утром. Лейтенанты, схватив чемоданы, заспешили к выходу. Бирюлин собирался не торопясь и посмеивался, представляя, какими растерянными будут выглядеть молодые офицеры, когда в «папаше» узнают командира полка. Он почему-то был уверен, что это те самые молодые летчики, которых откомандировал в его полк генерал Барвинский. Надев форму, он медленно, словно сожалея, что окончена дорога, сошел со ступенек вагона на перрон. Постоял, проводил погрустневшим взглядом уходящий поезд, выкурил папиросу и хотел было идти, как увидел водителя своей машины.

— Рязанцев, а вы почему здесь? За кем приехали?

— За вами. Подполковник Будко прислал.

«Ай да комиссар, ну спасибо!» — подумал Бирюлин, тронутый заботой своего замполита.

Они вышли на привокзальную площадь и направились к зеленому газику, приютившемуся в стороне от автобусной остановки. И тут Бирюлин заметил своих попутчиков. С хмурым видом стояли лейтенанты в самом конце автобусной остановки.

— Товарищи офицеры! — окликнул их Бирюлин. — Садитесь, подвезу. Нам, кажется, по пути.

Лейтенанты ошарашенно уставились на него. Зацепа даже рот раскрыл от удивления, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. На плечах «папаши» — полковничьи погоны, а на груди такой же крылатый значок военного летчика, как и у них, только с цифрой «один» — первый класс.

— Что же вы стоите? Вам ведь в авиагородок?

— В авиагородок, — сконфуженно промямлил Зацепа. — Извините, товарищ п…полковник… за «папашу».

— Ничего, свои люди — сочтемся, — будто не замечая крайнего смущения офицера, ответил Бирюлин. — А ваш товарищ мне так и не представился.

Высокий летчик выгнул грудь и кинул руки по швам:

— Лейтенант Фричинский!

— А я командир авиаполка Бирюлин. Прошу в машину!

Смущенные офицеры юркнули на заднее сиденье, и водитель включил скорость. Навстречу понеслись деревянные дома; над домами горбатились плюшевые зеленые сопки, густо покрытые лесом.

— Как вам наш город? — обернулся Бирюлин к офицерам.

— Ничего деревенька.

— Не деревенька, а поселок городского типа, — поправил он. — Зато какая здесь тайга!

Машина полазила по узким кривым улочкам, попрыгала по выбоинам и ухабам и вырвалась наконец на ровный асфальт тракта. Засвистел ветер. Мимо понеслись придорожные кусты орешника и шиповника, а за ними, ощетинившись в небо, возвышались темно-зеленые ели и пихты, пышные могучие кедры. И лишь изредка мелькали среди них нарядные белоствольные березки, изумрудные осины.

Тайга… Бирюлин вдыхал полной грудью терпкие хвойные, волнующие запахи и жадно вглядывался в чащобу леса, Раньше, когда еще был рядовым летчиком, он на целый день уходил в тайгу, бродил с ружьем за плечами, наслаждаясь свободой и одиночеством, но с каждым годом все реже и реже становились его встречи с природой: служба. Теперь оставалось только завидовать другим.

Лейтенанты сидели притихшие.

«Пускай казнятся, — улыбался про себя Бирюлин. — Впредь будет наука».

Машина свернула с тракта и покатила по узкой бетонной дороге, забираясь в глубь тайги.

Бирюлин не уставал любоваться исполинскими тополями — казалось, под самым небом сплели они свои густые косматые кроны, — островерхими елями, с колючих веток которых седыми бородами свисал мох. Ярусом ниже ютились осины, березы, клены. А еще ниже — заросли орешника, колючей аралии, калины, дикой смородины. И все это в хаосе и беспорядке перевито, переплетено, опутано лианами дикого винограда, кишмиша, лимонника. Густые травы в рост человека довершали живописную картину тайги. Но особенно хороши были опушки. Там, где солнцу доступно, медно горели краснощекие саранки, глянцем отливали синие лилии, желтым многоточием рассыпались среди травы кукушкины слезки. Кое-где, в низинах, рыжели толстые, точно из металла кованные, высокие листья черемши, уже успевшей отцвести.