Серебряное озеро - [16]

— Какой же тихий, мирный вечер, сударь! Мир в природе и в жизни человеческой! Вы не задумывались о том, что вот уж семь лет на свете нет войны, после Ахенского мирного трактата?

— Нет, не задумывался! Ну, тогда, верно, вскорости надобно ждать семь тощих коров, то бишь лет.

— Кто знает?.. Вы толковали о Цяньлуне, князе мира, что размышляет и пишет стихи о цветке чая, служит своему народу и дарует ему счастие. Его соседка Япония вкушает мир уже целых сто лет. В Индии французы и англичане соперничают из-за коммерческих преимуществ. Великий Восток — в скором времени нам придется принимать его в расчет… Что же до нашей части света, к коей я причисляю Египет, то он спит под надзором пашей и мамелюков. Греция, прародительница наша, погружена в оцепенение, а Перикловы Афины обеспечивают содержание султанскому гарему, где хозяйничают черные евнухи. Рим, вернее, Италия раздроблена на фидеикомиссы Лотарингцев, Бурбонов, Савойцев, хотя в Риме сидит мой друг Бенедикт Четырнадцатый. Тоже князь мира — кстати, первый папа, признавший прусского короля, — он терпим к протестантам, благопоспешествует учености, повелел измерить меридиан…

— И изгнал иезуитов, которых вы, сир, приютили; а лучше бы вам этого не делать.

— Что вы знаете об иезуитах?.. В Испании у нас Фердинанд Шестой, добрый государь, снижает налоги на землю, борется с инквизицией, поощряет науки…

— Кажется, страсть к писанию поразила весь мир, ровно моровая язва.

— В Англии мой дядя по матери, Георг, ученик Адама Смита, радеет единственно об экономическом благоденствии страны. Прочих мы знаем. Надобно вспомнить и о великих открытиях нашего века — об огненной машине, термометре, громоотводе, анкерных часах…

— Никак опять золотой век наступает на старости лет?

— Подумать хотя бы об огненной машине, которую ныне зовут паровою! А телеграф… Чего нам теперь еще ждать?

— Войны, конечно!

— Я никогда не любил войну, вы же знаете, но меня к ней принуждали…

— Палкою…

Король не осерчал, но огорчился, что выдающийся человек, его друг и наставник, допускает столь оскорбительные грубости.

— Вы правы, то была палка моего батюшки, и я благословляю ее! Но хоть я и не верю, что настает золотой Сатурнов век, я все-таки вижу вдали светлое будущее.

— А мне видятся лишь тучи, мрак землетрясения… Франция поколеблена; Америка заворочалась; вся Европа норовит освободиться от христианства, как рак от старого панциря, хозяйство становится наукою, природа — предметом исследования; мы стоим на пороге чего-то нового, могучего; я мозолями чувствую…

— И я тоже! Передышка близится к концу, мой Тускул[14] будет заперт, впереди ждут ужасы и тревоги!

На лице короля отразилась в этот миг бесконечная мука, будто он провидел Семилетнюю войну, которая скоро последовала за семью хорошими годами, и стоял придавленный к земле, неся на своих плечах судьбу и будущее страны.

— Сир, в этакие времена вам непременно понадобится толика религии.

— Моя религия — долг! Мой Бог — Провидение, властвующее судьбами народов, но оставляющее индивидов без помощи! Кто такие человеческие дети, дабы вздумалось тебе заботиться о сих муравьях?

Разговор был прерван появлением в глубине аллеи какого-то человека, похожего на служителя правосудия. Разглядевши, кто это, Вольтер совершенно рассвирепел.

— Ваше величество, как вы только позволяете всякому сброду разгуливать в дворцовом парке? Отчего не запрете решетки и ворота?

— Не могу, — ответил король, — я не владею ни своей персоною, ни тем паче этим дворцом; но все владеют правами на меня.

— Однако ж это неслыханно! Позвольте прогнать его!

— Нет! Не позволю. — Король жестом подозвал незнакомца, а когда тот со шляпою в руке приблизился, спросил: — Что тебе нужно, друг мой?

— Всего лишь передать бумагу господину Вольтеру.

— Что ж, делай свое дело!

Человек вручил Вольтеру пакет и удалился.

Открыв его и прочитав, старик пал перед королем на колени и воскликнул:

— Спасите меня, сир!

— Это тяжба с Гиршелем по поводу саксонских ценных бумаг? Вы рассчитывали обмануть друг друга и общество, но еврей не поддался на ваш обман, и вы теперь оказались виновны в подлоге!

— Спасите меня, сир!

— Каким образом?

— Одно ваше слово, доброе слово перед судом…

— Стыдитесь, старина! По-вашему, я способен оскорбить суд, пойти на подкуп? Нет, сударь, в Берлине есть суд, притом неподкупный! Мое слово значит так же мало, как и слово ничтожнейшего из людей! Вставайте, идите к себе, встретимся за ужином!

— Сир! Позвольте мне пропустить ужин нынче вечером.

— Хорошо. Тогда мы встретимся завтра.

* * *

Воротившись к себе, Вольтер немедля начал копаться в бумагах, которые оставил в беспорядке. Целый час искал написанное давеча письмо к маркизе, но так и не нашел.

И тогда ему стало ясно, что письмо похищено, и подозрение его пало на короля. Он был уничтожен и метался по комнате, пока за окном не стемнело. Без сомнения, теперь всему конец — дружбе и радушию, блеску и почету; придется уехать, а то и бежать. Поэтому он закрыл ставни и растопил камин, чтобы сжечь опасные бумаги. А покончив с этим, лег в постель и позвонил прислуге.

— Попросите господина Ламетри зайти ко мне, я захворал! — приказал он.