Серебряная равнина - [85]

Леош бросил косой взгляд на своего сумрачного командира, но поддержал радостный тон Рабаса:

— Осмелюсь доложить, пан капитан, шницель будет. — И в ответ на удивленный взгляд Рабаса добавил: — Подрумяненные шницелечки, но из колбасы.

— Сойдет! — Рабас скинул полушубок.

Станек ворчал:

— Ты надолго тут расселся?

— Будем пировать, — объявил Рабас — Исчезли призраки. Разве это не повод для праздника?

Станек еще противился, но Рабас силой усадил его на стул и погладил по голове:

— Опять тебе, душа моя, придется носиться с кабелем к моему батальону.

— Пошел ты к черту!

Появился Леош с угощением. Серебро заменяли закопченные солдатские миски. Вместо скатерти — листки бумаги с устаревшим кодом.

— Вода для чая кипятится, — прогнусавил Леош.

Рабасу, озабоченному тем, как «с наименьшими потерями» ликвидировать конфликт, было безразлично, что приготовит Леош, но он не подавал виду и старался быть в глазах Станека прежним, разбитным малым.

— А воду где брал? В пруду? — допытывался он. — Учти, я головастиков и тритонов есть не буду.

Леош вдруг выставил на стол бутылку самогона.

— Тоже неплохо, — подмигнул Станеку Рабас, бросая в рот подрумяненные кружочки колбасы. — Как ты считаешь, Ирка?

Станек принялся за еду. Сумерки сгущались. В небе было тихо, только белые осветительные ракеты, медленно спускаясь, освещали стол и лица двух офицеров.

Рабас, конечно, не думал, что ему удалось успокоить Станека. Он следил за ним краешком глаза и соображал, чем его занять, чтобы он не вспоминал о Вокроуглицком. Что на фронте наиболее интересно? Сам фронт.

— Чудно, Ирка, — говорил он. — Вчера, бьюсь об заклад, ты меня проклинал: я торчал на самом краю и по чистой случайности меня не угробило, но я ничего не замечал, был как пьяный. А сейчас сижу вот с тобой в тиши, пью водку и как стеклышко трезвый… — Рабас возвращал Станека назад в бой. — Ты же знаешь, как там это выглядит. Что росло годами — пусть это человек, или дерево, или дом, — за секунду все на куски. Но целый день после боя — и нет такого солдата, который бы от этого избавился — в ушах гремит, в глазах молнии, огонь, кровь, сердце замирает… — Теперь, после экскурса в долину, он вернулся опять к своему маленькому празднику: — Но когда этот ад позади, когда ты придешь в себя, то опять все воспринимаешь трезво: эта колбаса вполне еще годится, эти остекленевшие кусочки жира в ней…

Рабас говорил с набитым ртом, запивал самогонкой и в своих рассуждениях упорно вел надпоручика от прозы жизни к высшим материям, которые должны были подействовать на Станека, хочет он того или нет. Он ткнул ему в грудь пальцем, словно изгоняя из его сердца злость на Вокроуглицкого.

— Не случись той неприятности, ты б никогда не узнал, как твои служаки преданы тебе. — Он опять ткнул ему в грудь. — Без тебя, говорят, они никуда. Ты должен прыгать до неба от радости.

Станек нетерпеливо слушал Рабаса. А тот старался вовсю:

— Вот тут и проявилась еще одна сторона проклятого фронта. Ведь что бывает в мирной жизни? Стоит одному кинуть в тебя камень, как тут же найдутся еще желающие, и бывает, что добьют.

Станек задумался над рассуждениями Рабаса и забыл о Вокроуглицком.

Но Рабас все хорошо помнил. Он отвлекал Станека то на то, то на другое.

— А что поделывает твоя красавица? Не будь это ты, Ирка, я бы приволокнулся за ней.

В темноте Станек не видел выражения лица Рабаса.

— Я бы не удивился, ведь ты такой ловелас, — раздумчиво проговорил Станек.

Голос Рабаса был настойчив:

— А разве для тебя это прелестное создание не радость?

Станек уже не помнил о тенях и призраках, которые испортили ему ту встречу с Яной. В душе осталось только что-то очень хорошее.

Самозваный собутыльник становился в тягость. Станек ответил раздраженно:

— Нет.

Рабас почувствовал, что надпоручик ускользает от него.

— Но это непростительная ошибка, Ирка! Неужели ты в этом так мало смыслишь? А то смотри, моя Ружена за семью горами, и кто знает, есть ли она еще у меня. Может, ты переведешь эту девочку ко мне?

— Ишь чего захотел!

Рабас рассмеялся и решил сменить тему, увести Станека от Яны:

— Освободители родины! Уж никогда мы не будем испытывать более возвышенных чувств, чем здесь. Здесь, на войне!

Станек слушал, слушал… И вдруг ударил ладонью по столу так, что все на нем подскочило.

— Хватит! Ты что, изображаешь проводника по солдатскому сословию? Очки миража — на нос? На морду — узда? А напоследок еще смирительную рубашку?

— Ее в «Лабириптс» Коменского[14] не было, — замялся Рабас.

— Это ты меня таскаешь по лабиринту, — распалялся Станек, — чтобы я не нашел дороги к этому прохвосту Вокроуглицкому, потому что он тебе нужен. Расписываешь «прелести» фронта, чтоб охладить мою голову! Не охладишь!

Влетел Леош:

— Пан майор! — Завесил окна одеялами и назад.

— Не охладишь! — орал Станек. — Я ему покажу!..

Вошел майор Давид. Леош нес за ним, словно дароносицу, зажженную керосиновую лампу. Рабас, только теперь понявший, что он не добавил Станеку ни грамма благоразумия, призвал майора на помощь:

— Иди сюда, Владимир, иди! Вот стул, вот стопка.

Майор без всякого предисловия сказал Станеку:

— Нарушитель объявился.