Серебряная чаша - [42]

— Единственное, что я могу пообещать вам, — ответил Василий, — то, что я попытаюсь. Я приложу все усилия, чтобы увидеть Его глаза.

— О Василий! Василий! — взволнованно воскликнула Девора. — Большего мы у тебя и не просим.

ГЛАВА VII

1

В эту душную ночь Василий долго ворочался на своей постели, безуспешно пытаясь заснуть. Одна мысль не давала ему покоя: действительно ли эти люди, так страстно верующие в Христа, овладели извечным секретом бытия, нашли мир и покой на этой земле? Действительно ли успех его будущей работы зависит от состояния его души и сердца? Должен ли он, в свою очередь, тоже поверить в Иисуса из Назарета, прежде чем попытаться сделать Его портрет сначала мысленно, а затем на чаше?

Долго он не мог найти себе места, пока наконец не пришел к решению. Оно было продиктовано ему звездами: они были такими яркими в эту ночь, что молодой художник не мог отвести от них глаз; казалось, протяни руку и коснешься их пальцами. Эта чаша будет главным творением его жизни, она предстанет глазам будущих поколений всего мира, лица Иисуса и Его последователей навсегда останутся на ее серебряной поверхности. И действительно очень важно, чтобы никакие другие заботы не отвлекали его от этой важной задачи. Ему нужно было забыть о своих проблемах, попытаться изо всех сил сконцентрироваться на своей работе, сделать все, чтобы увидеть глаза Иисуса, и вот тогда ему тоже будет даровано счастье.

Эти мысли полностью успокоили его. Легкий ветерок ворвался в комнату и охладил пылающий лоб. И тогда он увидел перед собой лица Луки и Деворы. Лука ободряюще улыбнулся ему, а в больших, широко раскрытых глазах девушки он прочел чувства гораздо более сильные, чем простое удовлетворение. После этого художник спокойно уснул.

Проснулся он очень рано. Но даже в это время утро уже было знойным; под тяжелым и низким небом собиралась гроза; влажные, липкие тучи, казалось, облепили Храм. В этой жуткой парильне каждый жест давался с невыразимым трудом.

В семь часов в дверях его комнаты появился Бенхаил. Он был полон энергией и спешил выложить все свои новости.

— Вчера фанатики рассыпались по всему городу, — заявил он с удовлетворением. — Они искали повсюду Павла, и если бы обнаружили его, то сейчас в его теле было бы столько же кинжалов, сколько щетины на теле свиньи. Было решено, что ему не стоит рисковать и показываться днем на улицах города, поэтому его тайно перевели в то место, где состоится встреча со старейшинами. Да, в этот самый момент он там и находится; ходит из угла в угол залы, в глазах молнии, и повторяет с вызовом: «Приведите ко мне моих врагов, и я изничтожу их!» — Жизнерадостная улыбка появилась на губах Бенхаила. — Сегодня я один из самых счастливых людей в городе. Мне поручено сопровождать тебя на встречу, и, значит, я буду на месте, когда взаимные упреки, брань и поношения посыплются словно град. Нам нужно будет идти, как только ты будешь готов.

Василий с наслаждением умылся и, поколебавшись минуту, сказал Бенхаилу:

— В такую жару мне даже есть не хочется. У меня лишь одно желание: поскорее приняться за работу.

— Довольно плохой принцип, — язвительно объявил Бенхаил. — Чем невыносимее жара, тем обильнее должен быть обед. Сегодня утром я съел дыню, целое блюдо винограда, отбивную из свежайшей, молочной козлятины, три маисовые лепешки и даже небольшой кусок сыра. И сейчас я чувствую себя таким же решительным и полным сил, как Давид[33], спешащий на битву с Голиафом, меч которого, как известно, был быстр как молния. Ешь лучше, молодой мастер, и твой талант укрепится, а пальцы станут более гибкими и чувствительными.

В коридоре они встретили Эбенейзера, личного слугу Аарона, который на этот раз был один и, очевидно, именно поэтому шел выпрямившись, естественной, живой походкой. Но больше всего Василия удивило нормальное выражение на обычно таком застывшем, каменном лице раба. А когда Эбенейзер, голос которого Василий за все свое пребывание в Иерусалиме так ни разу и не услышал, вдруг остановил их и заговорил, молодой человек даже оторопел.

— Какие у тебя есть новости для нас, Бенхаил? — спросил он таким скрипучим голосом, что Василий подумал о двери, которую не открывали лет десять. — Ведь Павел не уступит им, как ты думаешь?

— Ничего не бойся, Эбенейзер. — ответил Бенхаил. — Павел для того и прибыл в Иерусалим, чтобы драться. Он пи за что не уступит им.

Грустно кивнув раб опустил голову.

— О Бенхаил, это будет его последняя битва. Так предписано свыше.

Когда они вышли на улицу, их встретило солнце, которому, наконец, удалось пробиться сквозь низкие, темные тучи. Жара стала невыносимой. Василий спросил своего спутника:

— Разве может такое быть, чтобы слуга Аарона был христианином?

— Эбенейзер — одни из самых убежденных верующих среди нас. Раньше он был язычником с севера, но теперь он тверд, как железо и верит всему, что проповедует Павел. Но Аарон не знает, что он вместе с нами.

Слова, сказанные Деворой и Лукой, и без того преследовали Василия, но то, что этот странный раб, всю свою жизнь с молчаливой покорностью по щелчку пальцев хозяина бросавшийся исполнять его приказания, тоже был христианином, потрясло молодого художника до глубины души.