Серебряная чаша - [189]

— Он знает мои слабости, — улыбаясь, ответила женщина. Вблизи она казалась еще более старой и хрупкой. Но больше всего привлекали внимание глаза. На старом, увядшем лице ее глаза сверкали молодым задором и мужеством. — Я предпочитаю ходить пешком. Это напоминает паломничество…

Лука взял из ее рук узелок и очень осторожно положил его на стол. Ананий тоже снял с головы поднос и передал его одному из слуг. Лука подвел всех троих к одной из жаровен и усадил их у огня. Все трое тут же повернули головы и с благоговейным восхищением уставились на оправу и бюсты, стоявшие на столе.

Лука оглянулся по сторонам и сказал больше для формы, чем обращаясь конкретно к кому-нибудь:

— Когда стал вопрос о том, чтобы спрягать чашу, я долго молил Господа нашего, чтобы он указал мне место… И Он помог мне. Я вспомнил о тебе, Ананий. Именно тебе можно было доверить святыню. Твоя вера и служба Господу в течение долгих лет дали тебе это право…

— Интересно, и как же Ананий взялся за это дело? Что он предпринял для сохранения чаши? — спросил Хархас. Его тон был язвительным и высокомерным.

Сильный порыв ветра ударил в окно. Было слышно, как во дворе трещат деревья и шуршат мертвые листья. Тяжелые шторы, прикрывавшие окна, задрожали, ледяной сквозняк заколыхал огонь жаровен. Все присутствовавшие в комнате еще больше сжались от холода, кутаясь в плащи.

— Расскажи, Ананий! — сказал Лука.

Старый продавец сладостей, казалось, был сам подавлен своей смелостью. Ведь он посмел хранить у себя столь бесценную и святую вещь.

— Нам передали чашу. Она была завернута в несколько кусков ткани. Я говорю об этом, потому что хочу, чтобы вы все знали. Мы не посмели развернуть ее. Мы так ни разу и не дотронулись до нее. Никто не видел ее и не касался… — Пока он говорил, глаза старика были опущены, но тут он поднял голову, посмотрел на Луку и смущенно улыбнулся. — Я спросил совета у Луки… Рядом с печью, где Дорка готовит сладости, у нас стоит железный ящик, в котором хранится сахар. Я… я взял на себя смелость положить чашу туда и присыпать ее сахаром.

Казалось, ему было неловко за то, что он сделал.

Один из стариков, стоявших у огня, спросил:

— И что же — те, кто приходил и обыскивал ваш дом, так и не заглянули в этот ящик?

Воцарилось недолгое молчание.

— Мы знали, что они силой ворвутся в дом и перевернут все вверх дном. Мы были готовы к этому и молились… Они не пришли. Они не могли и подумать, что такая святая вещь может быть доверена таким бедным людям, как мы.

— Вложите свою судьбу в руки Господа! — воскликнул Хархас, с восторгом воздевая руки к потолку. — Он простер свою длань, и те кто искал, прошли мимо.

Лука вышел на середину комнаты.

— Иосиф Аримафейский доверил мне эту чашу, и я все время чувствовал бремя ответственности за нее. Я и сейчас его ощущаю. И буду ощущать до тех пор, пока чаша не окажется в оправе. После этого она перейдет во владение нашей церкви и самые достойные представители ее уже будут решать, что делать с ней дальше. — Он повернулся и, указав на сверток на столе, сказал: — Дор ка, разверни, пожалуйста.

Старушка поднялась. Ее муж поднялся вслед за ней и, словно желая поддержать ее, осторожно положил ладонь ей на плечо. Затем отпустил, и Дорка, подойдя к столу, развернула первую ткань. Она была настолько стара, что вся светилась, и уже было невозможно определить, какого она была когда-то цвета. Один за другим она развязывала узлы и вот добралась до нижнего покрова. Ее пальцы сильно дрожали, не в силах справиться с последним узелком.

Но вот чаша предстала перед глазами присутствующих. Она казалась такой маленькой, простой, скромной… Стало совсем тихо. Было лишь слышно, как воет ветер за стенами дома. Все с восхищением в религиозном экстазе смотрели на чашу. И вдруг даже ветер утих. Пламя жаровен выпрямилось и перестало дрожать.

— Ананий, — прервал молчание Лука. — Может быть, ты вставишь чашу в оправу?

Благоговейный ужас мелькнул в глазах старого продавца сладостей.

— Нет, нет! — пробормотал он. — Я не смею даже дотрагиваться до нее!

— Я думаю, все присутствующие здесь и остальные старейшины нашей церкви согласятся со мной, что никто не сделал больше для нашей веры, чем Ананий и его жена Дорка. Я не знаю, кого более достойного мы можем сейчас выбрать.

Старик стоял с опущенной головой, не смея поднять глаза от пола.

— Ты заставляешь меня признаваться в том, что я пришел к такой жизни, чтобы искупить свой старый тяжелый грех. — Он протянул руки перед собой ладонями кверху. — Эти руки нечисты. Они не смеют касаться чаши. Я даже не надеюсь, что мой грех будет прощен до того дня, когда пробьет мой последний час. — Он немного успокоился, посмотрел на жену и улыбнулся. — Дорка, которая без единого ропота делит со мной все тяготы существования, не отягощена ношей греха. Ее руки чисты.

— Значит, Дорка сделает это вместо тебя.

После минутного колебания жена Анания взяла в руки чашу, высоко подняла ее над головой и торжественно поднесла к краю стола, где лежала оправа. Она очень осторожно опустила ее вниз и медленно вставила в центр оправы. Работа Василия была настолько безукоризненна, что чаша вошла как влитая.