Серебряная богиня - [27]

— Ага, мамаша, вы передумали! Так я и знал! Я был в этом убежден. Я был уверен, что такая женщина, как вы, никогда не оставит своего ребенка. Конечно, всему свое время, но… Что с вами, дорогая моя?

Доктор Аллар едва успел подхватить готовую упасть Франческу. Он принялся приводить ее в чувство, бормоча себе под нос:

— Ну, конечно, нервы, нервы…

Придя в себя, Франческа ощутила, что к ней подступает какой-то ужас, нечто страшное, чему нет названия, нечто неопределенное наваливается на нее, гнет и душит. Она ничего не понимала, только чувствовала, что случилось что-то очень плохое, даже преступное. Ей пришлось собрать все свои жизненные силы, чтобы постепенно понять, где она находится, и осознать сказанное доктором Алларом. Однако затем она сумела проявить такое искусство притворства, которого даже не подозревала в себе.

— Простите, доктор, должно быть, это реакция на возвращение в клинику. Теперь со мной все в порядке. Нет, благодарю вас, не надо воды. Я прекрасно себя чувствую. Ну-с, как поживаете?

Она старалась выиграть время, чтобы обрести равновесие, и любезные слова срывались с ее онемевших губ так естественно, будто она полностью владела собой.

— А? Сегодня я самый счастливый человек на свете, княгиня! Когда князь сказал мне, что вы приняли решение никогда не видеть Даниэль и отказываетесь забрать ее, я был, клянусь честью, глубоко разочарован. Но я всегда считал своим долгом не комментировать подобные решения, понимаете ли… ведь это право родителей — решать. Но что-то мне подсказывало, что, когда вы совсем оправитесь, обязательно передумаете и измените свое решение.

— Доктор, у меня было очень трудное время. Я не уверена, что даже теперь, когда выздоровела, совершенно точно представляю, что происходило тогда. Не могли бы вы объяснить мне подробнее, что же случилось. Я обращала мало внимания на происходившее, и мне стыдно… я не хочу, чтобы мой муж знал, что я почти не понимала, что он говорил мне в то время. — И она улыбнулась доктору, смущенная, очаровательная в своей беспомощности.

Пока доктор вел свой рассказ, припоминая все детали беседы со Стахом, Франческа сидела молча, в полном оцепенении. Каждое слово доктора тяжелым камнем падало ей прямо в сердце, нанося удар за ударом. Ей слышалась тяжелая поступь судьбы, бездна разверзалась перед ее взором. Ей хотелось закричать что было мочи и заглушить своим воплем голос доктора, лишь бы не слышать, что он говорит ей. Но вместо этого она услышала собственный голос, глухой, будто доносившийся с того света:

— Вы все еще не сказали мне, доктор, в каком специальном уходе нуждается Даниэль?

— Только в том, какой вы предоставляете Дэзи, я читал в газете, что именно так ее теперь называют, нашу крошку Маргариту. До того времени, пока Дэзи не начнет ходить, различия между ними будут не столь явными, как впоследствии. Конечно, Даниэль будет во всем отставать от своей сестры и будет намного менее активна, но, уверяю вас, внешне она будет выглядеть совершенно нормальной. Однако первые проблемы возникнут скоро, очень скоро, когда девочкам придет время заговорить. Потом, через несколько лет, Даниэль должна будет пройти новое обследование. Если повезет, малютку удастся обучить многому, чтобы она могла обслуживать себя сама, но все это — дело будущего. Пока же любовь и внимание — вот все, в чем она нуждается.

— Доктор Аллар, в безумном своем состоянии я выбросила ее колыбельку и все, что могло бы мне напоминать… мне требуется еще один день, чтобы быть готовой забрать ее.

— Ну, конечно, день, два, какое это теперь имеет значение?

Доктор ласково взглянул на Франческу и подумал: «Возможно, единственное, что ей действительно нужно сейчас, так это время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что трудное решение наконец принято».

Когда Франческа вышла из кабинета, Маша поджидала ее, пылая яростью, готовая выступить свидетельницей против сестры Анни, но Франческа жестом остановила ее, прежде чем та успела вымолвить хоть слово.

— Маша, все выяснилось. Пошли скорее, у нас еще масса дел.

Она схватила пожилую женщину под руку, увлекла к дверям, протащила по коридору и вывела из клиники на улицу.

— Княгиня, вы добились, чтобы эту женщину выбросили вон? Почему вы не позволили мне рассказать ему все? Вы пробыли там так долго, что я уже начала беспокоиться.

— Маша, — заговорила было Франческа, но замолчала. В течение часа рухнуло все, во что она верила, на чем строилась вся ее жизнь. Все оказалось обманом, ложью, непереносимой болью. Ее окружали сплошные развалины. — Маша, она не солгала вам. Даниэль жива!

Несмотря на свою крепкую крестьянскую натуру, женщина покачнулась, и, чтобы поддержать ее, Франческе потребовалась вся ее сила.

— Пошли, Маша, мы посидим в парке, и я все вам объясню.

После того как Франческа закончила свою длинную исповедь, прерываемую иногда недоверчивыми расспросами Маши, они еше долго сидели молча на скамейке под любопытными взглядами шофера их машины, по-прежнему стоявшей у ворот клиники. Потом Маша медленно обернулась к Франческе:

— Понимаете, княгиня, с раннего детства он испытывает непреодолимый ужас перед болезнями, перед больными, это единственная его слабость. Я знаю его уже много лет. О, мне известно, что он не обращал на меня все это время никакого внимания, но я следила за ним, наблюдала, изучила его. Он привык все делать по-своему, он хочет всегда быть победителем, всегда и во всем. Нет никакой надежды, княгиня. Он никогда не впустит бедную малютку к себе в душу.