Серебро далёкого Севера - [63]

— Так вы говорите, Светлейший, первыми стали готовить такую уху ваши монахи, для патриаршей трапезы в День прославления Армана? И сам Рыгор Блаженный в незапамятные времена утвердил сей рецепт, признав его боговдохновенность?

— Именно так, ваше преподобие! — Произнося титул собеседника, Всесвят иронически усмехнулся. Уж ему-то нарочитость и неискренность этого звания были очевидны. — Но в чем здесь соль, милейший? А в том, что самый первый отвар делается вообще не с рыбой, а с курицей, олицетворяющей нас с вами, тварей божьих. Зато в третий, заключительный отвар кладется уже не просто рыба, а рыба самая что ни на есть царская, хозяин вод Бела Озера — наш чудо-сом. И знаменует он силу и благословение Армана. Но вся особинка — во взваре втором, что соединяет и укрепляет эту уху словом и духом Тинктара… Для него-то, для второго взвара, и потребна разнорыбица особая, та, что нигде, помимо Белозерья, не водится, но с другой стороны — недорогая, и везти ее за тридевять земель ни один купец не станет: уклейка, например, ежеванка, или чехвец. Вы, поди, и названий таких не слыхали?

— Ваша правда, Светлейший. Если бы там окунь или плотва — это понятно, даже ёрш у нас встречается. Но вот эти ваши наклейки и ухватки…

— Уклейка, дорогой мой! Уклейка и чехвец. Но что-то вы кушать перестали. Испугал я вас фирменным рецептом?

— Да нет, Арман упаси. Просто, безмерно ценя ваше гостеприимство и отдавая должное великолепию белозерской кухни, я вынужден с огорчением признать, что естественная вместимость моего желудка имеет свои пределы. А увеличить ее магическим путем я в данный момент не способен — по причинам, от меня не зависящим и, к тому же, самому мне не вполне понятным.

«Ты полюбуйся, как завернул-то! Уместно, велеречиво, и плавно подводя к своим проблемам, — горделиво отметил про себя Зборовский по ту сторону стола. — Сразу видно, моя школа!»

— Не торопите меня, Юрай, не торопите! Вижу и понимаю беспокойство ваше, и вопросы, что вас ныне занимают. Но разговор нам предстоит большой, долгий. Так что, если вы насытились — давайте перейдем в малую гостиную и уж там-то, за чайком, обо всем обстоятельно и побеседуем, — Всесвят перевел взгляд на сватью. — Танюш, ты распорядишься?

20. Файв-о-клок

В гостиной ароматно благоухало чаем.

Этот изысканный чжэнгойский напиток, отличавшийся терпким запахом и слегка горьковатым привкусом, стоил несколько дешевле кофия. Но, в отличие от него, чай обычно не пользовался популярностью ни среди высшей знати, ни у старших магов. Те, как раз, предпочитали взбадривать себя «черной кровью Шахвара» — они, да еще всякого рода богачи: купцы первой гильдии, крупные ростовщики и вообще любой, кто хотел бы покрасоваться своим богатством на людях. Зато пристрастие к желтовато-оранжевой «драконьей слезе» считалось признаком натур утонченных, близких к театру, музыке, врачеванию. Ну и еще, пожалуй, к богословию. Поэтому Энцилия нисколько не удивилась тому, что именно запахом чая встретила ее изящная дамская гостиная маркизы Орсини.

Что ее насторожило — это присутствие еще одной гостьи, которая обнаружилась в зале, декорированном сейчас для чайной церемонии. Блондинка, небрежно полулежавшая на канапе рядом с низким столиком, заинтересованно подняла взгляд на юную волшебницу, когда та, сопровождаемая Хеленой, появилась на пороге гостиной, и у Энси предательски ёкнуло где-то в животе. Встречаться глазами с женщиной, которой ты только что наставила рога, неприятно уже само по себе, но когда во власти этой женщины одним мановением руки сослать тебя куда-нибудь за кудыкину гору, тут уже надо держать ухо востро. И леди д'Эрве присела в максимально глубоком реверансе:

— Ваше Высочество!

— Присаживайтесь, дорогая, присаживайтесь, — голос Тацианы звучал звучал добродушно, почти по-матерински, хотя малая толика яда в нем всё-таки угадывалась. — Насколько я слышала, вас можно поздравить со вступлением в ряды? Ну что же, мои поздравления… И соболезнования, одновременно.

Накануне Энцилия долго и мучительно размышляла, стоит ли ей принимать приглашение Орсини и посетить маркизу в указанный час, «чтобы поболтать о своем, о девичьем», как значилось в пригласительном письме. Она подозревала, что встретится там с Великой Княгиней (неспроста позвала ее в гости Хелена, явно неспроста!), но никак не могла решить, надо это ей сейчас или не надо. Готова ли она к разговору с женой Ренне или еще не готова. Энси провела при дворе Энграма уже не один месяц, но Тациана всё еще оставалась для волшебницы загадкой. В целом, Великая была крайне скупа на проявление эмоций, неизменно сохраняя на лице сдержанную полуулыбку и никак не выдавая своих чувств. В ней явственно чувствовалась прирожденная чжэнгойская благовоспитанность — ведь в девичестве супруга энграмского монарха звалась Тао Цзэ Юань и была одной из младших принцесс императорского дома Тао. Но, как слышала Энцилия краем уха, порой у Тацианы совершенно непредсказуемо случались приступы раздражительности, злости, и гнев ее бывал тогда страшен.

Точно так же обстояло дело и с ревностью. Право монарха на любую из женщин княжества не смел оспорить никто, и великая княгиня не была здесь исключением. Ее чувства законной супруги и собственницы проявлялись в другом: она не терпела неожиданностей и желала держать все увлечения своего мужа под контролем. А леди д'Эрве оставалось лишь надеяться на то, что столь долго предвкушавшаяся всей дворцовой общественностью интрижка юной волшебницы с Ренне не станет неожиданностью для княгини и потому не вызовет высочайшего неудовольствия.