Серебристое дерево с поющим котом - [30]

К счастью, бедняга не угодил ни на кирпичи, ни в ко­лючки. И пролетел мимо Андрюши, который внизу пытался подхватить и спасти друга от гибели. У бревенчатой стены стояла бочка с цветущей от старости дождевой водой…

Когда Олика вытащили, он был похож на размокшую папиросу. Икал, вздрагивал и молчал. Матвей деловито ощупал его и пришёл к выводу:

– Цел…

Антошка оглядел всех и прочувствованно сказал Олику:

– Какой ты молодец. Я бы ни за что не решился прыг­нуть в бочку с такой высоты.

Олик снова икнул. С него текло. Сеня скомандовал:

– Андрюшка, раздевай его и суши! Остальные за мной!

И уже на бегу он разъяснил, в чём дело. Теперь была задача поймать Маркони на месте преступления, прочи­стить ему мозги и заставить вновь заняться транслятором.

Но когда они примчались на перекресток, Маркони уже не было.

– Может, вам показалось? – усомнился Матвей. Ан­тошка признался:

– Я почти не разглядел. Не успел.

Но Сеня сказал:

– Я точно видел! Стоит с цветочками! С голубыми… Пойдём его искать!

– Не надо, – тихонько попросила Варя. – Сейчас он всё равно не в том настроении. Не будет заниматься транс­лятором…

– Не будет! – чересчур шумно возмутился Сеня. – А если старт сорвётся? Что, Антошке так и загорать на Земле до конца дней?

– А разве транслятор не готов? – удивился Антошка. Он-то ничего не знал о технических трудностях. Тут все смутились. Сеня скованно объяснил:

– Вообще-то он готов. Но, понимаешь, нужна ещё кое-какая отладка. И ежедневное наблюдение, чтобы держать наготове…

Матвей находчиво поддержал его:

– Мы заставляем Маркони работать, чтобы он помень­ше о своей дурацкой любви думал.

– А почему его любовь – дурацкая? – спросил Ан­тошка. Все переглянулись и задумались. В самом деле, по­чему?

– Потому что делу мешает, – буркнул Матвей.

– И потому что безнадежная… – грустно сказала Варя.

Антошка помолчал и спросил опять:

– А то, что безнадежное, всегда дурацкое?

Матвей повертел головой.

– Спроси чего попроще…

– Ладно, – покладисто отозвался Антошка. – Что та­кое любовь?

Матвей присвистнул.

– Ты когда-то про это уже спрашивал, – напомнил Сеня.

– Но я так и не понял.

– И не надо, – утешил Матвей. – Здоровее будешь.

Варя подавила очередной вздох:

– Этого никто не понимает…

Тогда Антошка задал новый вопрос:

– А что лучше: любовь или дружба?

Стараясь не смотреть на Варю, Сеня бодро объяснил:

– Конечно, дружба! Она надежнее. И лучше. От любви люди голову теряют, а от дружбы никогда.

– Иногда теряют, – возразил Антошка. – Олик вон чего учудил, когда испугался, что у него друзей не станет.

Все опять хихикнули, но как-то неуверенно. Антошка же на ходу взял себя за локти, съежил плечи, по-птичьи глянул на друзей, опустил голову. И проговорил тихо:

– А я тоже… Теперь не знаю, как быть. И домой хо­чется ужасно, и как подумаю, что отсюда улетать… прямо хоть плачь опять…

Снова все притихли. Потом Матвей неловко утешил:

– Это ведь ещё не скоро. Через полтора месяца, даже больше…

– Я знаю. Но всё равно…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Космос и морковка

Сеня не ошибся. Маркони в самом деле стоял на углу и ждал Глорию. И дождался. Но свидание получилось та­ким коротким, что ребята просто не успели.

…Глория жила на Лесной, в середине ближнего кварта­ла. И Маркони прекрасно знал, когда она выходит из дома, чтобы отправиться к своей подруге Анастасии. Вдвоём они готовились поступать в театральное училище. Раньше Мар­кони не решался поджидать Глорию на улице, но сейчас любовная тоска взяла верх над робостью, да к тому же был и повод: Маркони узнал, что на днях даме его сердца ис­полняется семнадцать лет.

С букетиком васильков, купленным у торговки на ав­тобусной стоянке, и с замиранием в душе Маркони ждал. И вот Глория появилась. Но только не из калитки, а из-за угла. Что-то изменилось в её распорядке. Она шла не от дома, а домой – видимо, с рынка. Помахивала сумкой, из которой торчали хвосты зелёного лука и морковная ботва. Но даже с этой базарной сумкой и в домашнем клетчатом платьице Глория была прекрасна, как фея. Маркони часто задышал, суетливо поправил очки, зажмурился и шагнул навстречу с тем же чувством, с каким шагают с парашют­ной вышки.

Потом он открыл глаза.

Глория стояла перед ним и светилась.

– Здравствуй, Глория, – сказал Маркони, удивляясь писклявости своего голоса.

– Маркошечка-а! – радостно протянула она. – Какой ты весь элегантный! Ты куда собрался?

Зная, какие сейчас у него красные, полупрозрачные на солнце уши, Маркони выговорил с отчаянием:

– У тебя скоро день рождения… и… вот… – Он дере­вянным движением сунул ей букетик.

– Ах, какая прелесть! Спасибо, моё золотце!

Глория ухватила васильки, крутнула их перед носом и затолкала в сумку, словно пучок укропа. А оттуда выдер­нула красивую алую морковку с ботвой.

– Это тебе! За цветочки! Будь здоров, ненаглядный! – Наманикюренными пальцами взъерошила она Марконину шевелюру и стук-стук-стук босоножками по асфальту. Не оглянулась.

Маркони постоял с видом студента, провалившегося на экзамене. Потом зашагал куда глаза глядят. Рухнули все его надежды. Она не только не сказала “приходи ко мне на день рожденья” (а Маркони так мечтал об этом), но да­же не взглянула всерьёз. Жизнь после этого не имела уже никакой цены. И на белом свете Маркони удерживала по­следняя ниточка: чувство долга. Надо было всё-таки до­вести до ума этот проклятый аппарат и отправить Антона на его Ллиму-зину, будь она неладна. Чтобы потом, вспо­миная о Маркони, друзья не смогли ни в чём упрекнуть его…