Сердце врага - [42]

— Ну, а ты решила бы помочь мне просто так, из жалости к несчастному калеке, который мечтает окончить свое жалкое существование в мире и покое…

— Замолчи! Не смей говорить о себе… так! — Она и сама не могла бы сказать, что ее столь сильно возмутило. — Ты… ты бравируешь своим увечьем, как будто… ты выставляешь его на показ, словно это твоя единственная гордость! Какого демона?!

— О… — Месьор, казалось, был поражен. — Прости, я не думал, что тебе это так неприятно.

Но лицо у него было злое, ничуть не виноватое.

— Прекрати! — Палома вскочила с места. Ей хотелось сказать еще что-то… Но слов не было. Она не знала таких слов. — Прекрати, — повторила она беспомощно и вдруг махнула рукой. — А, к Нергалу все это! Давай, упивайся своей слабостью, ты… жалкий калека! Давай, у тебя это так славно получается! — Теперь ей хотелось ранить его посильнее. — Будь ты проклят…

Развернувшись, она вышла из комнаты. Очень спокойно. И даже аккуратно притворила за собой дверь.

И лишь когда очутилась в безлюдном коридоре — она побежала. Сама не зная куда, не различая дороги из-за слез, туманивших глаза.

Глава IX

Таверна гудела, вино лилось рекой… Палома не помнила, каким по счету было это заведение. Она не помнила даже, сколько дней продолжается это бессмысленный, угарный загул. Как только им надоедало в одном месте, они с Эрвердом и толпой незнакомцев, то разраставшейся, то съеживавшейся до пары человек, перекочевывали в новую забегаловку. В иных застревали надолго, в других оставались выпить лишь по кружке. Это не зависело от качества вина. Это вообще ни от чего не зависело. Паломе не хотелось думать.

Под утро, если рассвет не заставал их под столом, они снимали какие-то комнаты, чтобы рухнуть спать вповалку, а под вечер проснуться — и начать все заново.

Хмель уже перестал действовать на нее. Она пребывала в состоянии непреходящего отупения — и это ее вполне устраивало.

Было что-то еще… здесь ее воспоминания становились расплывчаты. Кажется, в одном из питейных домов они встретили Гарбо с приятелями и соревновались в метании ножей. Палома не помнила, кто победил.

Гарбо о чем-то просил ее, она что-то обещала… это не имело никакого значения.

На каком-то постоялом дворе, кажется, случайный собутыльник пытался домогаться ее любви… она помнила лишь потные руки с перстнями и черные глаза навыкате… По руке она полоснула кинжалом. Затем в дело вступил Эрверд со странной фразой, что, мол, перед ним не женщина, а боевой товарищ. Больше никто ее не трогал. Но фраза ей не понравилась, и они с заморийцем чуть не поссорились. Примирение отметили очередным кувшином красного пуантенского…

Затем, в какой-то момент она сделалась на редкость разговорчива и долго пыталась объяснить кому-то — кажется, Гарбо, — что Амальрик вовсе не такой уж негодяй, и рано или поздно она все же поедет в Тору, вернет ему его деньги — и заставит жениться на ней! Эта мысль внезапно показалась ей особенно привлекательной…

— Почему бы и нет, — твердила она упрямо. — Мы друг друга стоим. Вполне годимся, чтобы испортить друг другу жизнь…

— Странный повод для женитьбы!

— Что ты в этом понимаешь! — возмутилась она. Глаза собеседника были совсем рядом, смотрели на нее в упор. Синие, синие глаза…

— К-конан? — Палома ухватилась за столешницу, мир внезапно утратил устойчивость. — А ты что тут делаешь?!

— Пью, — невозмутимо отозвался киммериец, наливая себе еще вина. Как давно он здесь? Наемница тщетно пыталась собрать расползающиеся воспоминания.

Нет, вряд ли очень давно. Такого медведя трудно не заметить…

— Как… как ты нас нашел?

Северянин расхохотался.

— Что искать — вот спрятаться от вас было бы труднее! Весь Коршен поставили на уши… Часто у тебя — такое?

— Хочешь сказать, я непристойно себя веду? — Палома неожиданно пришла в воинственное настроение. — Ты это хочешь сказать, да? Позорю честное имя… Веду себя неподобающе для женщины…

Киммериец пожал широченными плечами.

— Да делай, что хочешь — мне-то что? Почему-то это разъярило ее еще сильнее.

— Значит, тебе дела нет?! Никому нет дела… всем все равно, да?

Несколько мгновений он пристально смотрел на нее. Затем вдруг поднялся с места, нависая над ней, точно скала.

— А ну-ка пойдем…

— Эй! Эй, куда ты ее ведешь? — кто-то из собутыльников попытался воспротивиться. Другие же, включая Эрверда, были слишком пьяны, чтобы что-то замечать.

— Пойдем, — жестко повторил Конан. И, неожиданно для самой себя, Палома подчинилась.

Нетвердой походкой, цепляясь за своего спутника, она вышла во двор таверны. Ночь, влажная и прохладная, окутала ее, словно плащом. Наемнице сразу стало холодно. Она хотела было что-то сказать, потребовать, чтобы он вернул ее на месте… Но не успела.

Железная рука ухватила ее за плечо, потащила куда-то — и Палома внезапно почувствовала, как ноги ее отрываются от земли.

А затем…

Тьфу, проклятье! Вода!.. Ах ты….

Ругаясь и отплевываясь, она выбралась из огромной бочки с дождевой водой, куда окунул наемницу ее мучитель.

Первым порывом было выхватить нож и наброситься на него… она даже сделала первый шаг на подкашивающихся ногах… И вдруг расхохоталась.

Представила себе, до чего нелепо, должно быть, выглядит сейчас со стороны. Мокрая до нитки, с обвисшими волосами. Под сапогами расплывалась огромная лужа…