Сердце внаём - [26]

Не мне дано годами тешить тьму

И что, отбитый от крутого рифа,

Я камень не напрасно подниму.

И все. Ни подписи, ни числа. Только тусклое пятнышко губной помады. Как печать, подтверждающая истину. «Возьмите, Дик, – сказал я, наконец обретая дар речи, – не надо. Это слишком личные вещи. Мне и так ясны ваши отношения». Он забрал стихи и сильно, по-мужски пожал мою руку.

«Я никогда не попрекал ее прошлым, Гарри, никогда. Это же безумие – попрекать прошлым. Ведь и минута данной встречи, данного свидания – веха той же жизни, и кто знает, не будь этого прошлого, было ли бы это настоящее? А тем более когда человек так тянется к тебе, когда он готов забыть не то что вчерашний – завтрашний день? Нет! Она была повинна в своем прошлом не больше, чем я в своем. И мой строгий суд, прежде, чем осудить ее, должен был покарать меня. А поэтому я не судил… И мне воздавалось тою же мерой… Хорошо мы жили! Всю бы жизнь так, на одном дыхании. Мне многие завидовали – даже некоторые из тех, кто не воспринимал Анну. Посмеивались, а сами исподволь бросали тоскующие взгляды: эх, мол, кабы моя жена… Так ведь нет в мире совершенства. Все на контрастах, на переливах. В одном – перебор, в другом – нехватка. Важно вовремя остановиться в поиске…» – «Ну, и что помешало вам остановиться?» – побаиваясь прямоты вопроса, спросил я. – «Что? – лицо Дика обрело полугрустное, полумрачное выражение. – Называйте как хотите. Судьба. Рок. Видать, не суждено. Забарахлило – и все тут. – Он постучал себя по левой груди. – Я же от рождения сердечник. В этом все. Весь корень моих бед. Сколько тут сплелось всяких всячин: и врожденный порок, и атеросклероз, и такая приятная штука, как дефект перегородок. И что-то там еще… Я уж всего не упомню. Вы или карточку полистайте, или к моей матери съездите – она вам все наперечет скажет, лучше доктора Вильсона. Ей в свое время доставляло удовольствие – по телефону и в гостях – перечислять подругам мои болезни и рецепты лечения. И потом по собственному опыту давать им советы. Она у них пользовалась большим авторитетом – ее считали почти врачом. А меня – счастливчиком, оказавшимся в руках профессионала…

Да, сердце, сердце. Коварная вещь. И давало оно о себе знать по временам, от случая к случаю. В детстве часто, потом утихло, а скорее всего, я перестал обращать внимание. К зрелости и вовсе забыл. А оно… В трудные дни – словно излечилось: ни лишнего сокращения, ни фальшивой паузы. А вот в дни покоя, в дни счастья… Черт бы его побрал! Накопилось за эти годы – и враз прорвало… Однажды утром – был чудный воскресный день, мы с Анной собирались в лес, на фотоохоту (она владела любым аппаратом), – я проснулся раньше обычного. Проснулся от того, что нечем было дышать. Вначале подумал, что просто лежу не на том боку, – перевернулся на другой, затем лег на спину, сделал несколько крупных глотков. Тихонько встал и, стараясь не будить Анну, прошелся по комнате, вышел на кухню, постоял у открытой форточки, попытался сделать легонькую зарядку. Дышать как будто стало легче, я было успокоился, но здесь почувствовал давящую, едва переносимую боль, которая, будто водяной круг от камня, расплылась по груди, ударила в плечо, парализовала лопатку, заколола в ушах и обручем сдавила шею. Я в этот момент как раз присел… и понял, что мне не подняться… Попробовал – боль, попробовал – хоть криком кричи. Я встал на четвереньки и, с трудом передвигаясь (ей-богу, тогда не различил бы, где руки, где ноги), головой открыл дверь в комнату… Анна уже проснулась и, улыбаясь, разглядывала солнечный зайчик на стекле. Она была слишком поглощена красотой весеннего утра и не сразу обернулась на стук в дверь. Когда же опустила глаза, то не удержалась от смеха: “Дик, и ты сегодня впадаешь в детство! Давай я тебя сфотографирую в таком виде, и мы подарим фотографию твоей маме. Пусть она вспомнит своего сыночка в ползунковом возрасте”. Она подскочила ко мне еще неодетая и стала придавать моей позе беспомощный и забавный вид, какой обычно бывает у чуть-чуть подросших младенцев. Я не сопротивлялся, так как не в состоянии был вымолвить ни слова, и, вращая от напряжения глазами, вероятно, производил тот самый желаемый комически-забавный вид. “Без вспышки не обойтись!” – воскликнула Анна и полезла в шкаф. Наконец, она достала аппарат (Господи, как я только выдержал!) и несколько раз щелкнула меня с разных сторон». – «Да, – кивнул я, – эти фотографии, признаться, сбивали с толку экспертов, подозревавших вас в убийстве. Чего они только не напридумывали, чтобы свести концы с концами, – и до мести за оскорбление мужского достоинства договорились, – но так и не свели». Дик усмехнулся, но ничего на это не ответил. «Она убрала аппарат на полку и подала мне руку: “Хватит дурачиться, давай завтракать и поедем на вокзал. Я тебе приготовила с вечера самый спелый грейпфрут”. Я судорожно глотал воздух и все так же ошалело вращал глазами. “Ну, Дик, – уже серьезно попросила она, – ну, хватит. В лесу поиграем”. Я молчал и чувствовал, как постепенно теряю сознание. Какая-то животная тоска вместе с удушьем растекалась по телу и, должно быть, концентрировалась в глазах. Они говорили за онемевший язык.