Сердце тьмы - [30]

После работы он частенько приходил ко мне из своей хижины, чтобы потолковать о своих детях и своих голубях. В рабочие часы, когда ему приходилось ползать в грязи под килем парохода, он обвязывал свою бороду чем-то вроде белой салфетки.
It had loops to go over his ears.	К салфетке приделаны были петли, надевавшиеся на уши.
In the evening he could be seen squatted on the bank rinsing that wrapper in the creek with great care, then spreading it solemnly on a bush to dry.	По вечерам он, присев на корточки, старательно стирал свою тряпку в заливчике, а потом торжественно вешал ее на куст для просушки.
"I slapped him on the back and shouted,	Я хлопнул его по спине и крикнул:
' We shall have rivets!'	- У нас будут заклепки!
He scrambled to his feet exclaiming,	Он поднялся на ноги, восклицая:
'No!	- Да что вы!
Rivets!' as though he couldn't believe his ears.	Заклепки! - словно не верил своим ушам.

Then in a low voice, 'You... eh?'	Потом понизил голос: - Вы... а?
I don't know why we behaved like lunatics.	Не знаю, почему мы вели себя как сумасшедшие.
I put my finger to the side of my nose and nodded mysteriously.	Я приложил палец к носу и таинственно кивнул головой.
'Good for you!' he cried, snapped his fingers above his head, lifting one foot.	- Здорово! - закричал он и, подняв одну ногу, щелкнул пальцами над головой.
I tried a jig.	Я стал отплясывать жигу.
We capered on the iron deck.	Мы прыгали по железной палубе.
A frightful clatter came out of that hulk, and the virgin forest on the other bank of the creek sent it back in a thundering roll upon the sleeping station.	Оглушительно задребезжало старое судно, а девственный лес на другом берегу отозвался грохочущим эхом, прокатившимся над спящей станцией.
It must have made some of the pilgrims sit up in their hovels.	Должно быть, кое-кто из пилигримов проснулся в своей хижине.
A dark figure obscured the lighted doorway of the manager's hut, vanished, then, a second or so after, the doorway itself vanished, too.	В дверях освещенной хижины начальника показалась чья-то темная фигура; вскоре она скрылась, а затем, через секунду, исчез и просвет в дверях.
We stopped, and the silence driven away by the stamping of our feet flowed back again from the recesses of the land.	Мы остановились, и тишина, спугнутая топотом наших ног, снова хлынула к нам из леса.
The great wall of vegetation, an exuberant and entangled mass of trunks, branches, leaves, boughs, festoons, motionless in the moonlight, was like a rioting invasion of soundless life, a rolling wave of plants, piled up, crested, ready to topple over the creek, to sweep every little man of us out of his little existence.	Высокая стена растительности, масса переплетенных ветвей, листьев, сучьев, стволов, неподвижная в лучах луны, походила на стремительную лавину немой жизни, на вздыбившийся, увенчанный гребнем зеленый вал, готовый рухнуть в заливчик и смести с лица земли нас - жалких маленьких человечков.
And it moved not.	Но стена оставалась неподвижной.
A deadened burst of mighty splashes and snorts reached us from afar, as though an icthyosaurus had been taking a bath of glitter in the great river.	Издалека доносился заглушенный могучий храп и плеск, словно какой-то ихтиозавр принимал лунную ванну в великой реке.
'After all,' said the boiler-maker in a reasonable tone, 'why shouldn't we get the rivets?'	- В конце концов, - рассудительно сказал котельщик, - почему бы нам не получить заклепок?
Why not, indeed!	И в самом деле!
I did not know of any reason why we shouldn't.	Я не видел причины, почему мы могли бы их не получить.
'They'll come in three weeks,' I said confidently.	- Они прибудут через три недели, - доверчиво сказал я.
"But they didn't.	Но они не прибыли.
Instead of rivets there came an invasion, an infliction, a visitation.	Вместо заклепок нас ожидало нашествие, испытание, кара.

It came in sections during the next three weeks, each section headed by a donkey carrying a white man in new clothes and tan shoes, bowing from that elevation right and left to the impressed pilgrims.	Отдельными группами стали являться посетители, и это продолжалось три недели. Впереди каждого отряда шел осел, который нес на своей спине белого в новом костюме и коричневых ботинках, раскланивавшегося на обе стороны с ошеломленными пилигримами.
A quarrelsome band of footsore sulky niggers trod on the heels of the donkey; a lot of tents, camp-stools, tin boxes, white cases, brown bales would be shot down in the courtyard, and the air of mystery would deepen a little over the muddle of the station.	По пятам за ослом следовала толпа ворчливых, угрюмых негров с натруженными ногами. Палатки, походные стулья, цинковые ящики, белые коробки, темные тюки свалены были во дворе, и атмосфера тайны сгущалась над бестолочью станции.
Five such instalments came, with their absurd air of disorderly flight with the loot of innumerable outfit shops and provision stores, that, one would think, they were lugging, after a raid, into the wilderness for equitable division.	Пять раз повторялись эти вторжения; казалось, что люди беспорядочно обратились в бегство, прихватив с собой товары из бесчисленных складов мануфактуры и провианта, чтобы здесь -в глуши - поровну разделить добычу.