Сердце - [41]

V

Когда я, воспользовавшись летними вакациями, приехал к себе домой, в нашем жилище, с которым я расстался после смерти родителей, теперь жили в качестве новых хозяев дядя с женой. Так у нас и было условлено ещё до моего отъезда в Токио. Для меня, оставшегося совершенно одиноким, другого выхода не было.

Дядя в то время имел дела с различными акционерными обществами в городе. Смеясь, он заметил, что с точки зрения дел, ему было бы гораздо удобнее жить в своём прежнем городском доме, чем переселяться в наше жилище, отстоявшее от города на две мили. Это он проронил ещё тогда, когда я собирался уезжать в Токио.

Дом наш имел свою историю, восходящую к древним временам, и в некоторых кругах пользовался известностью. Вероятно, у вас на родине обстоит точно так же; в деревне разрушать или продавать, при наличии наследника, дом, имеющий свою историю, представляется событием огромной важности. Теперь мне это вовсе не кажется так, но тогда я был ещё ребёнком и поэтому, уезжая в Токио, чрезвычайно сокрушался, не зная, как бы сохранить дом наш в его прежнем состоянии.

Дядя в силу необходимости согласился переселиться в наш опустевший дом. Однако он заявил при этом, что оставит за собой и своё городское помещение и будет бывать и там и здесь, так как иначе ему будет трудно с делами. Разумеется, я не мог ничего возразить против этого. Я готов был на всякие условия, лишь бы мне можно было уехать в Токио.

Будучи ещё совсем ребёнком, я и в разлуке с родиной всё ещё с нежностью глядел очами своего сердца на эту родину. Я взирал на неё с чувством путника, которому предстоит туда вернуться. Как бы мил ни казался мне Токио, но как только наступали каникулы, у меня появлялось чувство необходимости поехать домой, и это чувство бывало очень сильным. И часто после усиленных занятий, после весёлого гулянья я грезил во сне этой родиной, куда я смогу вернуться на каникулы.

Я не знаю, каким образом дядя устраивался в моё отсутствие с этими двумя жилищами. Когда я явился, всё его семейство собралось в нашем доме. Дети его, ходившие в школу, в обычное время, наверное, проживали в городе, но теперь, по случаю летних каникул, все были взяты сюда на положение как бы гостей.

Все обрадовались, увидев меня. И мне тоже было приятно видеть свой дом гораздо более оживлённым и весёлым, чем при отце с матерью. Дядя выселил из моей прежней комнаты своего старшего сына, поселившегося было в ней, и предоставил её мне. Комнат в нашем доме было немало, мне было всё равно, где поместиться, и я возражал, но дядя заявил:

— Это твой дом.

Он не хотел меня слушать.

Кроме иногда возникавших воспоминаний об умерших отце и матери, у меня не было никаких печалей, и проведя лето с семьёй дяди, я опять вернулся в Токио. Единственное обстоятельство за всё лето, которое оставило в моей душе лёгкую тень — это уговоры дяди и его жены — жениться, — жениться мне, только что поступившему в школу! Они раза три-четыре повторяли это. Сначала я был только изумлён этим неожиданным разговором. Во второй раз я решительно отказался. В третий раз я задал им вопрос, почему они об этом говорят? Мысль их была самой простой: только всего, чтобы я скорее женился и поселился здесь с женою и взялся бы за наследство отца. Мне казалось, что будет вполне достаточно, если я на каникулах стану приезжать домой. Наследовать отцу, жениться, коль скоро это нужно, — всё это имело свой смысл. В особенности это было понятно мне, знакомому с положением дел в провинции. Я сам был не абсолютно против этого. Только мне, едва принявшемуся в Токио за занятия, всё это представлялось чем-то очень далёким, словно я смотрел на это в телескоп. Поэтому я в конце концов уехал из дому, не дав своего согласия на уговоры дяди.

VI

На этом я и позабыл о брачном разговоре. Среди всей молодёжи, которой я был окружён, не было ни одного, кто имел бы семью. Все были свободны и все казались холостыми. Среди этих беззаботных людей, если проникнуть за их внешнюю жизнь, вероятно, оказались бы и такие, которые в силу семейных обстоятельств уже были женаты, но я, ещё ребёнок во многом, этого не замечал. Кроме того, те из них, которые находились в таком положении, стесняясь окружающих, старались не говорить на эту тему, столь далёкую для учащейся молодёжи. Теперь я вижу, что я сам был из их числа, но тогда мне это было непонятно, и я только по-детски с радостью шёл по пути своих занятий.

По окончании учебного года я снова уложил свои корзины и поехал в деревню, где находились могилы моих родителей. И теперь, как и в прошлом году, в доме, где жили мои отец и мать, я увидел те же самые лица дяди, его жены и детей. Я снова начал вдыхать запах родины. И этот запах был мне попрежнему мил. Это было для меня, несомненно, очень полезной переменой, нарушавшей монотонность учебного года.

Но среди этой атмосферы, которая меня воспитала и выростила, я снова благодаря словам дяди, неожиданно столкнулся лицом к лицу с вопросом о своей женитьбе. Слова дяди были всего только повторением его прошлогодних увещаний. И доводы его были всё те же. Только раньше, когда он уговаривал меня, у него ещё не было никого на примете, теперь же — что меня более всего затрудняло — уже была готова и кандидатка. Это была дочь дяди, т. е. моя двоюродная сестра. Дядя говорил мне, что это будет удобно для обеих сторон, что так говорил и мой отец, когда был ещё жив. И я сам знал, что это будет удобно. И то, что отец вёл разговор с дядей, я тоже считал вполне вероятным. Но на это я обратил внимание только после слов дяди: до разговора с ним я этого не замечал. Поэтому я был удивлён. Был удивлён, но всё же прекрасно понимал, что желания дяди справедливы. Был ли я беззаботен? Может быть и так, но главной причиной было, вероятно, то, что я был равнодушен к своей двоюродной сестре. Ещё в детстве я постоянно ходил в дом дяди, жившего в городе. И не только ходил, но часто и останавливался у него. Уж с того времени я был дружен с этой двоюродной сестрой. Вы знаете, что среди братьев и сестёр не бывает примеров любовной страсти. Может быть, я слишком распространю этот общепризнанный факт, если скажу, что у людей, постоянно соприкасающихся друг с другом и слишком друг другу близких, утрачивается то чувство нового, которое создаёт стимулы, необходимые для любви. Подобно тому, как почувствовать аромат можно только в тот миг, когда начинает подыматься первый дымок в курильнице; подобно тому, как ощутить вкус вина можно лишь в первый момент, когда его только начинаешь пить, так и в любовном стремлении: острый момент бывает только временным. Чем больше привыкаешь, тем сильнее становится привязанность, тем слабеет постепенно нерв самой любви. Как я ни раздумывал, я не мог склониться к тому, чтобы взять эту двоюродную сестру в жёны.