Сердце солдата - [71]

— Все тут.

— Конечно, две бы машины лучше, но где их возьмешь, две? Война.

Подошел сопровождавший нас капитан.

Лосик кивнул на Прохорова:

— Солдат за нами приехал.

Прохоров повернулся к капитану, посмотрел на него строго, поднес руку к пилотке:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?

— Обращайтесь.

— Рядовой Прохоров прибыл в ваше распоряжение с машиной. За артистами, значит, — пояснил он на всякий случай.

— Хорошо. Только долго ехали.

Прохоров усмехнулся загадочно:

— Дороги, товарищ капитан. Разрешите грузиться?

— Грузитесь. Сходите кто-нибудь за женщинами.

— Пускай сидят, — буркнул Прохоров. — Хочь и не сахарные, а намокнут. Дождик-то, товарищ капитан, — он вытянул руки ладонями кверху, — дождик! Фрицы нынче насквозь мокрые, — в голосе его слышалось удовлетворение, будто это не кто иной, как именно он сам, Прохоров, наслал на фрицев дождь.

— Так и мы ж не сухие, — сказал Лосик.

— То ж мы, — возразил укоризненно Прохоров, — мы — люди русские, и земля тут наша, русская, и дождик наш, русский. Фрицам хужее нашего. Сейчас я машину поближе подгоню. Чего на горбу ящики-то тягать. — Он кивнул и размашисто зашагал прочь.

Никогда, ни до той осени, ни после, не видел я такой дороги. Словно кто-то впереди вспахивал ее и поливал водой, а потом, вспаханную и политую, добросовестно месил, чтобы земля превратилась в бурую гущу, прикрыла ямы-ловушки, колдобины, увалы.

Иногда казалось, что грузовик наш плывет по бурой взбаламученной реке, переваливаясь с боку на бок на невидимых волнах, оставляя позади совсем пароходный след.

Мы хватались за тюки, свертки и чемоданы и подпирали спинами тяжелые ящики с костюмами и реквизитом. И не только потому, что боялись растерять вещи, просто как-то легче, когда держишься хоть за что-нибудь. Хотя шансов вылететь за борт вместе с чемоданом было не меньше, чем вылететь без него.

Несколько раз машина увязала, мотор глох. Наступала внезапная тишина, и становилось слышно, как со скатов стекает вода.

«Просто Федя» открывал дверцу кабины, вставал на подножку и сокрушенно качал головой:

— Дорожка!.. — Он спрыгивал прямо в грязь, обходил машину и снова вздыхал: — Дорожка! Верблюд не пройдет, не токмо что машина. Будем ждать скорую помощь.

Почему-то он считал, что самой высокой проходимостью из всего, что движется по земле, обладает верблюд.

— Может, подтолкнем? — предлагал кто-нибудь из нас.

«Просто Федя» сокрушенно качал головой:

— Куда уж! Тут бахилы нужны. Это в каком же виде я вас довезу? Засмеют люди. Нет уж. Ждать недолго.

Ждать действительно приходилось недолго. Подходил какой-нибудь грузовик, груженный снарядами, или тягач с орудием. Из кабины высовывался шофер:

— Загораешь?

— Подмогни, — просил «просто Федя».

— Не могу. Срочный груз. Снаряды.

«Просто Федя» равнодушно пожимал плечами:

— У меня тоже срочный груз. Артисты.

— Ну да?! — недоверчиво спрашивал шофер.

«Просто Федя» обращался к нам:

— Товарищи артисты, предъявитесь.

Мы подымались в кузове, отряхивая помятые шляпы. Лосик брал гитару:

— Первым номером нашей программы солдатская фронтовая песня «Землянка».

Он брал несколько аккордов, и Галя Синицына, девушка с синими печальными глазами, наша «героиня», тихонько запевала: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза». Она была драматической актрисой, не певицей, голос у нее был маленький, но пела она с душой. И здесь, на разбитой фронтовой дороге, где только что прокатилась война и штатскую девушку не встретишь, песня звучала как-то по-особенному, словно заново рождалась каждый раз, словно раньше и не слышал ее никогда. И шоферы, и мы сами слушали Галю затаив дыхание, не шевелясь. На усталом лице незнакомого шофера появлялось такое же выражение, что и у поющей девушки, оно становилось печально-задумчивым. Потом, когда смолкали последние аккорды гитары, шофер вздыхал, жалея, что песня кончилась, и спрашивал:

— Трос есть?

— Без троса не ездим, — и «просто Федя» доставал из-под своего сиденья заляпанный грязью трос, свернутый в клубок и напоминавший удава.

Ревели моторы. Машина выползала из грязи. Незнакомый шофер желал нам счастливого пути и непременно пытался выяснить, заедем ли мы к нему в часть, потому что именно его часть самая главная на этом участке и не побывать в ней…

Потом «просто Федя» произносил, высунувшись из кабины:

— Товарищи артисты, спасибо за поддержку. А вам, товарищ Синицына, особо.

И мы двигались дальше. До следующей остановки. Сейчас уж не берусь утверждать, так это было или не так, но мне показалось, что «просто Федя» иногда нарочно останавливался, чтобы заставить Галю спеть.

Когда мы, наконец, добрались до части, в которой должно было состояться первое наше выступление, был уже полдень. Так докучавший нам всю дорогу дождь прекратился. Небо посветлело. Разорванные в клочья тучи бежали быстро, сталкивались, словно спешили закрыть появлявшиеся кое-где голубые щели.

Часть располагалась в лесу. Подернутые желтизной березы перемежались с темными елями, кое-где на пригорках торчали одинокие длинные сосны. А под соснами рос пожухлый кустарник. Только позже, когда мы огляделись, поняли, что это и не кустарник вовсе, а замаскированная техника. Где-то неподалеку громыхали орудия. И если бы не этот грохот, не подумаешь, что ты на фронте. Лес как лес. Только трава примята да земля кое-где нарезана на кирпичики гусеницами танков.