Сердце сержанта - [35]

Письмо Ломакина напомнило мне наше совместное невеселое путешествие в дни войны по следам погибшего сына Анатолия Степановича. В то время я не писал об этой поездке, слишком мало узнали мы и нашли. Но теперь, когда известны многие недостающие детали, когда образ отца, вставшего на место сына в строй, видится так живо и ясно, мне хочется рассказать о нем читателю.

1

В ту зиму редакция красноармейской газеты 2-го Прибалтийского фронта размещалась в деревне, через которую проходил большак на Великие Луки, незадолго перед этим освобожденные от врага. Изба, где мы жили с редакционным художником Федором Глебовым, стояла на высоком бугре у самой дороги, что имело свои плохие и свои хорошие стороны. Лютые ветры, гуляющие по бугру, выдували сквозь щели в рамах все тепло, сколько бы ни топила наша хозяйка. Зато мы раньше других в редакции знали новости: шоферы машин, с трудом одолевших подъем, прибегали к нам за водой, чтобы залить кипящий радиатор; заходили погреться путники.

Поздним декабрьским вечером 1943 года в дверь кто-то постучал. Федя пошел открыть. В клубах морозного воздуха возникла невысокая фигурка в запорошенной снегом плащ-палатке, накинутой поверх шинели.

— Входите быстрей! Избу выстудите...

Войдя в горницу, незнакомец ослабил завязки плащ-палатки и скинул ее; промерзший брезент не гнулся, и плащ-палатка осталась стоять колом у лавки. Пехотная, видавшая виды шинель вошедшего заиндевела на груди двумя полушариями, мелкий снежок забился под ремни, которыми туго, по-кавалерийски, был перетянут тонкий стан офицера. На жестких усах налипли сосульки, подбородок был красный, словно его натерли кирпичом. И хотя человек этот держался браво, с той железной выправкой, по которой всегда можно узнать кадрового русского офицера, видно было, что он долго ехал или шел, устал и промерз.

— Капитан Ломакин! — представился гость, приложив руку к шапке; голос у него был суховатый, но четкий. — Простите, что побеспокоил вас в такое позднее время. Вот мои верительные грамоты... — Капитан протянул свои документы. — Мне нужно попасть в... — он бросил взгляд на печку, с которой выглянула всклокоченная голова старухи хозяйки, и шепотом назвал деревню, где помещался отдел кадров фронта.

— Это километров семь отсюда, — сказал я. — Попутную машину сейчас не найти... Располагайтесь на отдых, места всем хватит! Федя, доставай-ка гостевой тюфяк!

— Мне ничего не нужно. Не беспокойтесь, пожалуйста!

Федор, не слушая гостя, снял со своей койки второй тюфяк, быстро устроил постель на лавке и, извинившись, лег спать; он недавно вернулся из части на открытой грузовой машине и никак не мог согреться.

— Пожалуй, действительно я останусь у вас, — согласился наконец капитан. — Когда ты седьмые сутки в пути, не спишь и не отдыхаешь как следует, невредно растянуться минуток эдак на пятьсот, до того как предстать пред ясные очи высокого начальства.

Шутил он в несколько старомодной манере, да и сам оказался немолод. Глубокие морщины у глаз говорили, что нашему гостю, пожалуй, под пятьдесят, не меньше. Но глаза блестели молодо, волевой подбородок и резкая складка у рта свидетельствовали о сильном, энергичном характере.

— Самоварчик вздуть, что ли? — подала с печи голос хозяйка.

— Спасибо, ничего не нужно! Пожалуйста, не беспокойтесь! — Капитан снова перешел на шепот. — В походе, да еще на морозе, я вообще избегаю потреблять лишнюю жидкость. А вот поужинать, как говорится, невредно. — Он вынул из вещмешка брусок сала, завернутый в чистую холстинку, расстелил ее вместо салфетки на столе, затем достал начатую буханку хлеба, банку консервов. — Не составите компанию?

— Благодарю вас, мы только что поужинали. В печи должна быть горячая картошка.

Услышав про картошку, старуха слезла с печи и, как ни отказывался капитан, заставила его взять несколько горячих запекшихся с одного бока картофелин.

— Роскошно живете! — капитан кивнул на электрическую лампочку.

— В редакции свой движок.

Узнав, что он находится на территории редакции фронтовой газеты, гость оживился, стал расспрашивать о новостях в литературе, похвалился своим приобретением — сборником «Родина», где напечатаны патриотические высказывания виднейших русских писателей. По той бережности, с которой он вынул из вещмешка книгу, обернутую газетой, и показал ее красный с золотым тиснением переплет, сразу можно было признать в нем книголюба.

О себе капитан Ломакин рассказал коротко, односложно. Такого-то числа выехал из С. В Москве хорошо, все спокойно. В Великих Луках их эшелон бомбили, пассажирам пришлось рассыпаться по полю; одна бомба угодила в госпитальный состав, стоявший на запасном пути, и капитан помогал санитарам вторично эвакуировать раненых. Словом, ничего особенного.

— Я вижу у вас тут новые журналы, — Ломакин показал на стол. — Разрешите посмотреть, если не усну сразу?

— Пожалуйста.

Капитан долго умывался над тазом, потом, сняв гимнастерку, внимательно осмотрел швы, поднося ткань к самой лампе. Увидев, что я наблюдаю за ним, он сконфузился:

— Простите! Привычка окопника.

Среди ночи я проснулся. Наш гость читал, держа щитком ладонь у глаз. В избе было холодно, он накинул шинель на плечи. И еще раз проснулся я перед самым рассветом. Капитан сидел в той же позе, только теперь он не читал, а что-то неторопливо переписывал в толстую тетрадь, поглядывая в журнал. Что меня удивило больше всего — это прозрачная капля, повисшая на мизинце его руки, прижатой ко лбу.