Сердце ночи - [8]

Где в сладостном избытке вздохов рой

Теснится в омут пурпурный и винный,

Где бухнут почки роз и где тобой,

Как золотом, насыщен сот пчелиный.

Свивая кудри кольцами, открой

Для влажных жал миндальные долины!

Под пестрым зонтиком и кружев пеной

Зенитный бродит жар в упругом теле —

Ногтей кораллы, нежный мох террас,

И холм, изрытый голубою веной,

И ясность кроткая ручной газели —

Но глаз твоих, ведь я не видел глаз!

<1916>

«Закрыты радостные двери…»

Закрыты радостные двери,

Твой друг уснул и скован сном.

По синим сеточкам артерий

Горячим рвется кровь ключом.

Приложишь руку — сердце бьется,

Утолено, возрождено.

Оно живет, оно проснется,

И будет солнечно оно!

Все так легко и неизбежно,

Играть, печалиться, сиять.

Нет, никогда еще так нежно

Твоих волос не пахла прядь.

<1916>

Третий

Я не нарушу словом четким

Тобой непризнанную связь,

И ты, насмешливо косясь,

Вновь назовешь простым и кротким.

Я верю тени и примете,

Полету птиц и снам твоим.

Бывает, мы легко молчим,

И вот проходит кто-то третий.

Он тихий, еле уловимый;

Еще неясно воплощен,

Недоумело смотрит он

И крадется, робея, мимо, —

И тайно я преображен:

Не пестрых будней наслажденьем,

Не буйным золотом вина,

Но просветленным отреченьем

Моя душа обновлена.

<1917>

Андрогин

М. Кузмину

Тема

Мгновенный блеск, игра, измена

Легки, как райские ворота.

И зори и морская пена —

Земное все — лишь вздох Эрота.

Глосса

Женоподобный, томный демон

Отдал моим лобзаньям пальцы,

А сам недостижим и нем он,

Чужой под черной полумаской.

Курильщики, чтецы, скитальцы!

Не сини ли, как реки, вены?

Не жарче ль солнца жалит ласка,

И радостно дрожат колена?

Все в сфере призрачной и вязкой

Мгновенный блеск, игра, измена.

Зарей ли встану, мир чудесен,

И облак розов, как обитель

Снов паутинных, легких песен,

И матов пурпур винограда.

Ты праздный дремлешь, Соблазнитель,

У пестрых радуг водомета.

В руках потухшая лампада,

Румяна, жемчуг, позолота,

И лепет капель и отрада

Легки, как райские ворота.

Прольется ль дождь отвесной сеткой,

Врываясь в окна влажной пылью,

Ты с комнатой сроднясь как с клеткой,

Поешь певуньей беспечальной.

Тогда пытливому бессилью

Смутить ли сердце страхом тлена?

Все стало ясностью кристальной

В тебе, лукавая сирена!

И рощи горький дух миндальный,

И зори, и морская пена.

Но мне пленительней со зноем

Холмы предчувствий, свежесть ложа,

Когда ты вдруг слетаешь роем

Коротких кудрей к изголовью,

Меня лаская и тревожа.

Благословенны капли пота

На теле, жаркой полном кровью!

Блаженней солнца, гуще сота

Ты, сердце, пьяное любовью:

Земное все — лишь вздох Эрота.

<1916>

ТАЙНЫЙ ГОСТЬ

1. «В тот год, без Вас, я жил на чердаке…»

В тот год, без Вас, я жил на чердаке,

Писал канцоны, хаживал к обедне

И растравлял мучительные бредни,

Чтоб жить отшельником в глухой тоске.

Безвольный, зябкий, уходил в диван —

Продавленный, он все же был чудесен,

И возбуждала на обоях тусклых плесень

Полувидений зыбкий караван.

И белой ночью хриплые куранты

«Коль славен» повторяли каждый раз,

А я писал без свечки все о Вас,

Иль раскрывал потрепанного Данте,

И сладок был мне облик жизни новой,

Иль шел к Неве, пустынной и гранитной,

Когда дворцы, свою утратив тень,

Серели массою лепной и слитной

Над ширью вод, бесцветной и суровой.

Я знал тебя, ревнивая мигрень,

Ты спутница холодных лихорадок,

Но полным был мой самый трудный день,

И мир благословен и трижды сладок.

Порой, скитаясь, я читал афиши.

Карсавина, балы и чтений ряд, —

Солдаты шли с оркестром на парад,

И мчались рысаки быстрей и лише

Автомобилей черных. Вот летит

И сыплет комья льда из-под копыт;

Прелестница склоняет профиль свой,

И сладок ей и теплый снег, и слякоть,

И воздух талый, влажный и такой,

Что хочешь и смеяться и заплакать.

Я радовался пышности витрин,

И женщинам, и теплым ливня струям.

Я верил пьяным, острым поцелуям,

Которые волшебно пел Кузмин,

Но все вставало смутным и далеким.

И боль и нежность — было все иным.

Я с демоном сдружился грустнооким

И вел беседы сладостные с ним.

Добро и зло и время и пространство,

Софокл и Эпикур и ты, Сократ,

В чьем жале — гибельней цикуты яд,

Эллады прелесть, галльское жеманство,

Все наших было темою бесед.

Уж ложечкой звенел, спеша, сосед,

Пил громко чай и уходил на службу,

А мы рассматривали по Платону дружбу,

Опустошая общий наш кисет.

В дыму табачном смутно Гость мой плавал,

Горящий взор и нежных щек овал

Порой смущенье жуткое внушал,

И я готов был вскрикнуть: кто ты, дьявол?

Но с грустью он, кивнув мне, исчезал.

Я шел к обедне, плакал в тихом блеске

Угодных Лику тоненьких свечей, —

Но тот же скорбный взор встречал на фреске,

Не Иоаннов, нет, но знал я, чей, —

И наступало вдруг успокоенье.

Я шел по Летнему, покинув храм,

Когда возникло вдруг во мне решенье —

И сел на пароход на Валаам.

Взволнованно машины сердце билось,

Паломники в дырявых армяках,

Две дамы в трауре, судья, монах,

Трясин береговых и мхов унылость

И ветер свежий с Ладожского дул,

И густо плыли облака крутые.

Под говор я на палубе заснул

О паспорте, о пашне, о России.

Все обреченным стало; тускло тени

Рождали запах розы. Трудный вздох

Тоской меня наполнил, и заглох

Последний отблеск трепетных томлений.

Я знал, со мною милый кто-то рядом,

Но тяжких век не в силах был поднять

И встретиться с его горящим взглядом.