Сердце ночи - [10]

Радужные грани

Ярких звезд, видных в окно моей кельи.

В хрупкой оболочке

Любви ты билось,

И вот распылилось

В ледяном разреженном пространстве.

Ты забывалось в сладком постоянстве,

Верило с любовью,

Любило верно,

Вливалось биеньем, дыханьем, кровью

В сердце чужое,

А после в покое

Облака-рая,

На родной груди засыпая.

Сердце мое ночное,

Гонимая сворой серна,

Бьется четко и безнадежно.

Пустынна, безмерна,

Мятежна

Фосфорическая сыпь

Зияющего зева.

Кровавый щит Марса, мертвенность Рыб,

Охотник и Дева,

Как собрать и слить вас воедино

В тесный комочек

Сердца, жаркого рубина?

Из лопнувших почек

Слетает бессонный мотыль —

Огромное сердце ночи,

Роняя с крыльев серебряную пыль.

Что же, ты был светлей и кротче

И стал пустынным?

В сердце золотом винным

Намечен твой путь золотой!

Вставая с ложа ласк, Аврора

Шафранной рукой

Приподняла бледнеющего неба окрай.

Радуйся, скоро

Поблекнет звездный рой!

Осиянна голубизна,

И лишь одна

В поле золотом золотая звезда…

О сияй мне, сияй

Всегда, всегда!

<1918>

Морская пустыня

Громады ущелий,

Горячие скалы — вход в Аид.

Как волчья шкура, по камням сухая трава.

Солнце печет, пьянит, слепит,

Разлив лучей истому в теле.

Ветер вздохнет едва-едва,

А море плоское — там.

Шелест, шлепки, ропот, урчание, гам,

Разноголосые, все мятежней.

Из полой сердцевины

Раковины, зеркала радуг,

Знакомый голос легкий, прежний

Так сладок,

Но слаще, звонче, неизбежней

Забвение.

Не слово пленное — дуновение,

Легче паутины

Забвение.

В чаще сухих маслин

Звонок стрекот цикад.

Сзади белеют каймой стены Афин.

Пьяней, чем от крепких вин,

От крепкой тоски

Алкивиад.

«Прочь, помятые венки!

Слепые волны, вернитесь назад,

Время — назад!

Вся твоя мудрость, Сократ,

Забвение».

Бежит вдоль прибоя, пьяный и жалкий,

Разрывает плащ, упав на песок.

Волны разлетаются пылью у ног,

Лепечут, плещутся, шуршат,

Цикады верещат,

И — сладкое тление —

Смешали с йодом запах свой фиалки.

Тигель, реторты, маленький горн, пожелтелые свитки,

Фальшивого золота слитки.

Сицилийский граф,

Маг, музыкант, кондотьер,

Бредит музыкой сфер,

В кресло упав.

На огне сопит и лопается пузырями коричневый сплав,

Стекая в граненые флаконы.

Солнце малиновым диском,

Золотя спелые лимоны,

Прохладно в дымное золото село.

Огласила филомела

Рокотом, трелью, писком

Рощи блаженный приют.

Кто мы, скитальцы?

Сколько лет, часов, минут

Цепко частицы этого тела —

Горло, мускулы, пальцы —

Будут держаться, одна другую питая?

Что для мертвых музыка рая?

<1917>

Рассвет

Словно тысячи тысяч стеклянных иголок

Ломались с шорохом и звоном,

И каждый радужный осколок

С живым сливался снова лоном,

Чтоб глухо зазвенеть опять,

Чуть всколыхнуться, засиять,

Уже утопая в взволнованном хоре,

В зеленой плесени отлива,

В пустыне зыбких плоскогорий,

Под легкий лепет, вздох счастливый,

Роняя волн косматых ткань

В эфирно радостную рань.

Шорох волн в нарастании длительном гула,

Песок с налетом влажной соли,

И море близко вдруг блеснуло

Сквозь листья лаковых магнолий.

Текуче — все. Покоя нет!

И, словно зарево побед,

Тысячи тысяч жемчужных скорлупок,

Упав на синь, зарозовели,

И ропот грозен, и шелест хрупок,

И сладострастно пухнут мели —

Чтоб в муке замереть на миг,

Из вод являя рдяный Лик.

<1918>

Отрывок

Из пустыни, сожженной и знобимой

Бесовской, похотливой лихорадкой,

Бежал я ночью, тайно одержимый

Желанием коснуться жизни сладкой,

Как пояса или волос любимой.

Я поцеловал землю у городских ворот.

Свежий воздух прозрачной рани

Смешался с запахом гари, рыб и нечистот.

Изможденные женщины предместий

Выливали на улицу лохани

И развешивали на заборах белье.

Все было на прежнем месте,

Но все уже было не мое,

Десять лет

Искуса, молитв и бдений

Отделяли меня от конских побед,

Пирушек, стихов и праздничной лени,

Малиной пахнущих губ

И речи щебечущей, звонкой, картавой

Спутницы прелестной и лукавой.

Мой лик был темен, голос дик и груб,

И песни так пустынно величавы.

И только в сердце, радостном и кротком,

Иная с миром связь восстановлялась.

Была ли это нежность или жалость?

Из рдяных зорь ему покров был соткан,

И сладко, отрекаясь, сердце сжалось.

Я сбросил истлевшую милоть,

Сменив ее на простое платье.

Казалось, в одно объятье

Заключил я солнечную плоть

И дух, подобный восковой свече,

Благословив и святость и грех,

И лилий белизну и золото павлина.

Послышались шаги и легкий смех

Женщины в лиловом плаще:

«Если ты носильщик, снеси корзины».

Я сказал: госпожа, я готов.

Воздух был прозрачен и звонок,

Веял холодом мрамор домов.

В нише голубей стерег котенок.

Пройдя колонн воздушный строй,

Вступили мы в прозрачный садик,

Где поливали дорожки фиалковой водой

И розы жались к ограде…

<1916>

«Нас ужас вяжет сталью паутины…»

Нас ужас вяжет сталью паутины,

Забыли мы о радостях земли.

Буравят высь бескрылые машины,

И мясом пушечным полки легли.

Но павшие под одурь трескотни,

К земле пришибленные черным градом —

Что в миг последний обрели они —

Свой рай, кафешантан с открытым садом,

Ночь без зари иль в сладостных мечтах,

Где голос нежен, а стихии хрупки,

Герой воскреснет и убудет страх

И пир картонные запенит кубки?

«Наш рок и труден и туманен…»

Наш рок и труден и туманен,

И свежей далью дух пленен,

Неутомимый англичанин,

Тебя любил я, Робинзон.

Беспечно все мы уплываем

До света в розовый туман

И вольной грудью разрезаем