Сердце ночи - [4]

О будь Амандой, Амариллис,

И «Анну Павловну» забудь.

Сегодня — сказка! День на даче,

Непринужденность, молоко,

Гамак и солнце, писк цыплячий

И мебель в стиле рококо.

Закат. За рощей солнце село,

И тени выросли в глазах.

Послушай, как поет в кустах

Не соловей, а Филомела!

Я полон чувств. Я опьянен

Природой, песней, Амариллис…

И лишь соседский граммофон

Поет: «куда вы удалились».

«Небо нежно золотится…»

Небо нежно золотится,

Шелестит, темнея, сад.

Рдеют липы, будки, лица,

Рельсы дальние блестят.

И, сменив пиджак на форму,

Вышел, низок и плечист,

На пустынную платформу

Сонно-злой телеграфист.

Струи веющей прохлады

Он вдохнул, фуражку сняв…

Запах розовой помады

И степных сожженных трав.

Ноктюрн

Декоративно-лунный сад,

Блестит вода, плотина, ива.

Уныло парни голосят

И думают, что так красиво.

Мелькает чей-то силуэт,

И смех придушенный я слышу.

Ах, без любви и счастья нет,

И черный кот полез на крышу.

Как беспокойно. Не усну.

Меня терзает запах пота.

Собака воет на луну,

И громко высморкался кто-то.

Теософ

1. «С крутых, обманчивых откосов…»

С крутых, обманчивых откосов,

В траве нащупывая шаг,

Спустился сгорбленный теософ,

По плечи в зелени, в овраг.

Присел на выжженном пригорке,

Достал с восторгом бутерброд…

Но губы мертвенны и горьки

И жутко черен вялый рот.

В пучках волос свалялась хвоя,

И вся в репейниках спина.

Ах, от природы и покоя

Расчувствовался старина.

Глядит, очки на лоб напялив:

Качнется ветвь; блестит вода.

А вечер дымчат, розов, палев

И невозвратен, как всегда.

2. «Поставил точку. Перечел…»

Поставил точку. Перечел

С улыбкою самодовольной.

«Освобождение от зол —

Конец сей жизни косной, дольной…»

Кряхтя, снимает воротник,

Кладет в стакан вставные зубы.

На лысине играет блик,

Дрожат морщинистые губы.

Глотает капли… Не уснуть…

Перебирает год за годом.

Давно ль?.. И нарастает жуть

В углу за стареньким комодом.

Бессонница

Марсианин, больной и серый,

Склонил свой ватный лик.

Зазывая в лунные сферы,

Лепетал его косный язык.

За стеной куковала кукушка,

И пробило четыре, звеня…

Марсианин зарылся в подушку,

Грустно взглянув на меня.

«Убоги поля…»

Убоги поля,

Покрытые бурой щетиной.

Разрытая пахнет земля,

И ветер гудит над равниной.

Скупая тоска

Повисла над далью лиловой,

И тупо идут облака

К окраине неба багровой.

О горечь больных размышлений,

Часы от заката до сна!

В углу собираются тени.

Камин. Тишина.

Рождество

Камин горит. А за окном

Мороз и солнце. Свет и тени.

Оледенелый тих наш дом,

Приют цветов, тепла и лени.

По вечерам раскрыт рояль,

Звучат старинные романсы, —

Их беспечальная печаль,

Меланхоличные кадансы.

На полированном столе

Среди романов Вальтер Скотта —

Кувшин и рюмки. На стекле —

Узор со стертой позолотой.

И золотые пузырьки

Блестят в бокале запотелом,

И со стены горят зрачки

Красивой дамы с белым телом.

Рояль звенит: «Так много дней,

А ты придешь ли, милый, дальний?»

Аккорды глуше и нежней,

А на душе — все беспечальней.

<1912>[1]

«Вы помните осенних дней…»

Н. Бахтину

Вы помните осенних дней

Ночную жизнь, огни, туманность,

Вдвоем блужданий долгих странность

В жемчужном блеске фонарей,

Когда, подняв воротники,

В кинематограф шли порою,

И Асты Нильсен худобою

Пленялись, чувству вопреки?

Тепло, стрекочет аппарат,

Бренчит рояль, мелькает лента, —

На смену драме — вид Сорренто,

И яхты воду бороздят.

Вы помните мою «Марьет»

И ваши дикие поэмы,

Вино «нюи» и кризантемы,

А кто не помнит ваш берет?

Напомнить многое хочу

Я из того, что вам знакомо.

Извозчик, стой! Ну вот и дома.

Не беспокойтесь. Я плачу.

Вдвоем

Всю ночь вдвоем бродили мы

В сиянье фонарей,

С больной тоской — достигнуть тьмы,

О, только тьмы скорей!

В круги слепящей белизны

Вступали мы вдвоем,

И в мутном небе диск луны

Казался фонарем.

Сон

Тупик и глухой палисадник,

А конь задыхается сзади,

И мечется бронзовый всадник.

Дрожа, припадаю к ограде.

И вот озираюсь с тоскою.

Пустынно. Вода. Корабли.

С холодною, черной Невою

Там сходится море вдали.

«Как прежде ты на фоне дней…»

Как прежде ты на фоне дней

Уже не кажешься прекрасной.

Ты стала близкою и ясной,

И я люблю тебя нежней,

Как дождь, туман, часы труда,

С моей тоской однообразной,

Какой-то вялою и праздной

Привязанностью навсегда.

AMOR PROFANUS

«Из пены кружев возникали…»

Из пены кружев возникали

Покатые холмы.

О как пленительно в начале

Робеем мы.

Не скинув праздничного платья,

Так сладко вместе лечь,

К устам прижать, сомкнув объятья,

Припухлость плеч.

Я замираю, я немею,

Кружится голова.

Целую волосы и шею

И кружева.

Asti

Здесь не жарко. Алы губки.

Вся ты в белом. Влажен взгляд.

В голубом фамильном кубке

Пузырьки вина блестят.

Возбуждаясь легким хмелем

И небрежной лаской рук,

Переводишь ты к постелям

Взор, будящий сердца стук.

Торопливо сбросив платья,

На простыни сладко лечь.

Как волнующи объятья,

Бархатиста кожа плеч!

«По желтоватым занавескам…»

По желтоватым занавескам

Заря отливами легла.

Таинственным мерцают блеском,

Без рам, большие зеркала.

В них лунный сон еще гнездится

И спящая отражена,

Вся в кружевах. Черны ресницы,

И плеч округла белизна.

Но луч на все кладет румяна

И тонкой пылью золотит

Флакон Герлена и Леграна

И черный твой Александрит.

«Моей души прозрачно дно…»

Моей души прозрачно дно

И ничего в ней нет.

Лишь бледно-желтое вино

И легкий смех Марьет.

Летит бесшумно в ночь мотор,