Сердце не камень - [46]

Черт подери, в конце концов… Я перестаю сопротивляться. А зачем бы мне сопротивляться, в самом деле? Я беру ее за руки, тихонько опускаю их, поправляю ее платье. Снова появляется зеленый луч, освещающий насмешливую улыбку, готовую превратиться во взрыв смеха. Она обнимает меня за шею, приподнимается на цыпочки, погружает в мои глаза свой необыкновенный взгляд, переполненный совершенно неожиданной нежностью. Я потрясен.

— Я готова. Я жду вашего урока, господин учитель.

Чему же я должен был ее научить? Разве что тому, как дать себе волю, как наслаждаться изо всех сил неслыханным счастьем быть вдвоем и быть вместе, ты самка, я самец, знать, что может произойти все и все произойдет, тому, как открывать друг друга руками, губами, носом, всеми чувствами, всем телом со спокойной ненасытностью, дать нежнос­ти превратиться в страсть, а улыбкам стать торжественными, дать моей руке проскользнуть вдоль твоих округлых бедер, вдоль внутренней поверхности твоих белых бедер, там, где кожа становится невероятно тонкой, все тоньше и тоньше вплоть до диких границ логова зверя, в то время как твоя рука робкими движениями исследует мой член и все остальное, взвешивает его, пугается его, привыкает к нему, приручает его… * И потом вместе содрогнуться, когда ты, самец, остаешься хозяином положения и упиваешься ее долгой и нежной жалобой беззащитного ягненка, ее нескончаемой, нескончаемой жалобой, не давая себе забыться в свою очередь, разве что на самом пределе напряжения…

Намного раньше того, как я достиг этого предела, без конца отодвигаемого страшными усилиями, в то время как я плачу от умиления при виде отражения этого бесконечного экстаза на искаженном лице Лизон, как раз в то время, когда из моих сокровенных глубин начинает подниматься волна самого опустошающего оргазма, какой я когда-либо знал, мертвенная вспышка озаряет комнату, сопровождаемая щелчком, в происхождении которого невозможно ошибиться. Лизон подпрыгивает, кричит, хочет оторваться от меня. Но я наваливаюсь на нее всем своим весом, вонзаюсь в нее, ничто не помешает мне взорваться в ней, й затем свалиться на нее, и остаться погруженным в нее навсегда, боже мой, навсегда.

Я реву, как сорвавшийся с цепи демон, во все горло, всем своим существом, я рычу, я кричу, я мычу и еще, и еще, я больше не помню себя, я пью глаза малышки, я лижу ее щеки, я слюнявлю ее, а вспышки повторяются с пулеметной скоростью, а мне плевать, с таким же успехом это могло бы быть выстрелами, мне плевать, мне плевать…

Лизон больше не извивается в попытке вырваться, мы прикипели друг к другу животами, ее согнутые ноги обнимают мою спину, толчки ее бедер отвечают на мои, она сопровождает мое восхождение к головокружительным высотам, снова звучит ее нежная ритмичная жалоба.

И вот настает покой и с ним понятие о реальности. Реальность - это в данном случае торжествующий смех Стефани, подружки, раскачивающей на ремне фотоаппарат и насмехающейся надо мной. Лизон моментально вскакивает и хочет ее обезоружить. Но та уклоняется и пятится к двери. Однако, плохо зная расположение вещей, она налетает на старый стеллаж, переполненный книгами, который я давно собирался привести в порядок, толкает его, книги сыплются, она спотыкается, Лизон налетает на нее и тянет за ремень, цедя сквозь зубы:

— Гадина! Гадина! Гадина! Мы же договорились. Что не будем. Ты поклялась. Гадина! Гадина!

Настоящая фурия. Стефани приходится худо. Лизон удается вырвать у нее аппарат. Она открывает его, вытягивает пленку и выкидывает ее. Стефани, лежа на спине, исходит яростью.

— Несчастная дурочка! Трижды несчастная дурочка! Это потому, что этот дурак тебя оттрахал? Ты влюбилась, что ли?

— Я влюбилась, вот и все.

— В этого дурака?

— В этого дурака. Думаю, это как раз тот тип дурака, который мне был нужен.

Я просто взволнован тем, как она смело заявляет все это. Ее прелестный белый задик согласен с ней. Спереди она вся розовая между двумя рыжими рунами. Прекрасна настолько, что хочется упасть перед ней на колени и расплакаться от счастья. Но все же я хотел бы, чтобы мне немного разъяснили что к чему, и я говорю:

— Ладно. Все нормально, девочки, успокойтесь. В чем, собственно, дело? Можно подумать, что речь идет о чем-то вроде шантажа. Но кому в голову могла прийти идея шантажировать меня? У меня нет ни гроша. И потом, Лизон уже исполнилось восемнадцать лет — ты не солгала мне, Лизон?

Стефани пожимает плечами. Хихикает:

— Тоже мне нашелся детектив. Это вовсе не шантаж.

— Тогда что же?

— Просто план, чтобы нагадить училке. Вы способны это понять? Просто чтобы нагадить матушке Крысельде.

— Вот как? Он просто глуп, ваш план. И это очень гадко.

— А она не гадкая, что ли? Ее миленький нагишом на одной из ее учениц, тоже голой, это было бы не слабо, уж поверьте мне. И если она пошла бы жаловаться директору или родителям Лизон, мы тут же заткнули бы ей пасть фотографиями, на которых она с вами.

— Фотографии? Снятые в кафе? Но мы никогда не допустили ни малейшего…

Здесь она торжествует:

— Конечно же не в кафе! Последний пикник. Вспомните-ка. Вы сели на поезд, потому что ее тачка накрылась. Еще бы: мы же подсыпали сахарного песку в бак. На этот раз вы были в Фонтенбло. Может, скажете, неправда? Мы вдвоем были в том же вагоне. Вот уж мы позабавились.