Сердце мглы - [18]

Шахбан трижды прижёг Макавачи, накладывая один отпечаток на другой. Аня, Екатерина Васильевна и большинство метисов с ужасом наблюдали за происходившим. Егоров запретил им отворачиваться или закрывать глаза под страхом такого же наказания. Сказал, что поступает так для их же блага, в надежде удержать их от необдуманных поступков в дальнейшем. Илья Абрамович говорил совсем как Скоробогатов, наверное, повторяя его слова. Остальные кандоши за наказанием Макавачи следили безучастно. Агуаруна посмеивались. Поначалу сдерживали себя, а потом рассмеялись в голос, передразнивая индейца, подражая его движениям и даже принимая позу, в которой он стоял перед Шахбаном. Егоров, Сальников с Баникантхой, Артуро с Раулем и другие, кажется, не ожидали подобной реакции; Скоробогатов остался в палатке и не мог отдать приказаний, поэтому не стали мешать веселившимся. Только молодой Катип, стоя возле Ани, не разделял радости своих родителей и соплеменников.

Когда доктор Муньос взялся обработать ожоги Макавачи, индеец от неожиданности вздрогнул – напугал доктора, который в свою очередь тоже вздрогнул. В ответ со всех сторон грохнул настоящий хохот. Родители Катипа – Титус и Сакеят – рухнули на землю и принялись, словно дети, кататься по ней в корчах, до хрипа надрываясь от смеха. Другие агуаруна – Куньяч и Туяс – упали на колени, хватая воздух, лупили рукой по земле, изредка прерываясь, чтобы взглянуть на помрачневшего Макавачи, и, вдохнув поглубже, продолжали веселиться. Общий смех перекинулся на кандоши, заставил метисов растерянно улыбаться – они не понимали поведения индейцев, однако не могли сопротивляться охватившему их радостному безумию. Покачалов и Егоров ухмылялись. Артуро о чём-то задорно перешёптывался с Раулем. И только Аня с Екатериной Васильевной, бледные, невольно пятились к палатке.

Старую женщину, три недели назад прибившуюся к экспедиции, наказывать не стали, хотя все понимали, что Тсовинки и Шиники сбежали из-за неё. Безымянная туземка первые дни шла молча. Изредка пропадала, возвращалась, осматривала лагерное снаряжение, с интересом прислушивалась к тому, как Егоров говорит по спутниковому телефону, время от времени подзывала охотников агуаруна к не замеченным ими следам животных: оленей или диких кабанов. По словам Сальникова, Скоробогатов лично распорядился не мешать индианке. Допускал, что она поможет экспедиции, если её участники столкнутся с племенем, из которого туземка пришла, или просто в нужный момент укажет в джунглях на что-нибудь необычное, связанное с Городом Солнца или жившими тут четыре тысячи лет назад чавинцами. Егоров пробовал накормить туземку; та с блаженной улыбкой отказывалась. Всегда питалась кусками сырого мяса. Где и как она их добывала, никто не знал, но сам вид окровавленных кусков плоти в её руках многих пугал.

Женщина отказывалась от удобств лагеря. Не подходила к костру, не брала миску с кипячёной водой. Оставшись на ночь, лежала на земле – от гамака, смеясь, отмахивалась. Изредка в ливень вставала под тент, кажется, больше радуясь его необычному устройству, чем возможности укрыться от непогоды. Индейцы привыкли к туземке. Начали подшучивать над ней. Сакеят, забавляясь, хватала её за высохшую грудь, затем, смеясь ещё громче, брала руку туземки и через ткань прикладывала к своей груди. Прочие агуаруна с улыбкой наблюдали за подобными сценами, да и сама туземка казалась довольной. Даже Дима свыкся с её скромным нарядом, состоявшим из одного лишь пояса, и больше не избегал на неё смотреть. А потом, вернувшись в лагерь после очередной отлучки, туземка начала говорить.

Говорила размахивая руками, переходя от одного человека к другому. Некоторые кандоши и Хоан Ортис из метисов отчасти понимали её слова, смогли разобрать, что женщина просит всех повернуть домой. Её призывы веселили индейцев Скоробогатова, но чем громче и напористее становилась туземка, тем меньше в их ответах было шутливости. Наконец то, как она хватала людей за руки, с каким отчаянием принимаясь тащить и толкать их в обратном направлении, стало настораживать.

Сальников называл туземку старой ведьмой, жалел, что не может прогнать её из лагеря. Однажды пригрозил ей палкой, заметив возле своего гамака. Зои подозревала, что Скоробогатов её боится. Ни разу не подпустил к себе. Впрочем, индианка и не пыталась прорваться к Аркадию Ивановичу. Лишь изредка замирала, уставившись на его палатку.

Сейчас туземки поблизости не было. Зои нарочно высматривала её. Наверное, старуха ушла охотиться. Зои принялась на ходу обмазывать голову репеллентом. Последняя баночка. Толку от него мало. Сколько ни мажь, репеллент быстро сходит с потом и дождевой влагой. От москитов было не спрятаться. Они сопровождали экспедицию чумным облаком. На вечерних стоянках выстилали испод тента чёрной копотью подвижных тел, набивались в уши и глаза. Как ни прикрывай ложку с разваренной фасолью и кусочками пресной оленины, москиты успевали её облепить – выковыривать их было бессмысленным занятием, приходилось есть не обращая внимания на то, как они копошатся во влажной гущине.