Сердце дыбом - [14]

Жакмор сел на стул.

Ризничий захлебывался от восторга:

— Ах!.. Ах!.. Когда вы произнесли фразу: «Храм — это вам не лейка», я едва не лишился чувств. Буквально! О, господин кюре, какой талант, какой талант! Или это: «Он не любит ваш клевер!» Какой шедевр!

— И ведь все, что я говорил, — чистая правда, — кивнул кюре. — Но не будем задерживать посетителя.

— Я пришел договориться насчет крещения, — напомнил Жакмор.

— Как же, помню, разумеется, помню, — отозвался словоохотливый кюре. — Что ж… сделаем все не откладывая. Приезжайте к четырем. Без двадцати я начну звонить. Так и условимся.

— Благодарю вас, господин кюре, — сказал Жакмор, поднимаясь. — И примите еще раз мое восхищение. Вы были… грандиозны!

— О! — воскликнул ризничий. — Вот подходящее слово: именно «грандиозны»! Вы грандиозны, святой отец!

Растроганный кюре с жаром потряс руку Жакмора.

— Жаль, что вы так скоро уходите. Я охотно пригласил бы вас отобедать… Но боюсь отнять у вас время…

— Я действительно тороплюсь, — сказал Жакмор. — В другой раз — с радостью. Спасибо. И браво!

Он вышел широким шагом. В храме было пусто и тихо. А на улице дождь почти перестал. Снова показалось солнце. Теплый пар поднимался с земли.

18

«Этого мне надолго хватит, — думал Жакмор. — Сходил в церковь два раза за один день — теперь можно еще лет десять не ходить. Или хоть девять с половиной».

Он сидел внизу в холле и ждал. На втором этаже, прямо у него над головой, расхаживали Анжель, Клемантина и нянька — сквозь толстый пол и потолок их шаги были еле слышны. А иногда все эти преграды пронзал младенческий визг и острой булавкой вонзался в барабанные перепонки Жакмора. Кричал Ноэль или Жоэль. Ситроен — никогда.

Наконец все спустились. Пизабелла надела для церемонии крещения розовое атласное платье с пышными лиловыми бантами, а к нему черные туфли и черную шляпку. Она боялась лишний раз повернуться, прикасалась ко всему кончиками пальцев и уже разбила три вазы.

Анжель был одет как обычно. А Клемантина — в черных брюках и со вкусом подобранном жакете. Трех поросят упаковали в вышитые нейлоновые конверты.

Анжель пошел выводить машину.

Клемантина держала Ноэля и Жоэля, а Ситроена доверила няньке. Губки его дрожали, он поглядывал на мать, но не плакал. Ситроен не плакал никогда. Клемантина в ответ смотрела на него с насмешкой и преувеличенно-ласково прижимала к себе Ноэля и Жоэля.

Машина подъехала к крыльцу, и все двинулись к ней. Первым шел Жакмор, нагруженный пакетами с леденцами, мелкими монетами и шкварками, чтобы раздавать по выходе из церкви ребятам, щенятам, жеребятам и прочей живности.

Небо все так же сияло синевой, цветущий парк переливался пурпуром и золотом.

Машина тронулась. Анжель старался вести плавно, чтобы не тревожить тройняшек.

Атласное платье няньки громко хрустело при каждом движении. Очень красивое платье. Но Жакмору больше нравилось другое, пикейное — оно лучше облегало фигуру. В этом же Пизабелла выглядела настоящей деревенской клушей.

19

2 сентября (позже)

Погруженный в раздумье Жакмор сумерничал у себя в комнате. Встать и зажечь свет было лень. Измотавшись за день и за всю неделю, он пытался восстановить душевный покой. В суете и спешке последних дней его ни разу не потянуло к психоанализу, и вот теперь, едва он уединился и расслабился, как ощутил в себе прежнюю гнетущую пустоту и апатию, которую лишь временно заслоняло обилие событий. Ни воли, ни желаний, он просто сидел и ждал, пока в дверь постучит служанка.

В комнате с лакированными стенами приятно пахло сосной, было тепло, но не душно, дыхание моря охлаждало знойный воздух. Редкие птичьи возгласы пробивались сквозь мелкий наждак цикадового стрекота.

Наконец за дверью поскреблись. Жакмор встал и открыл. Крестьяночка переступила порог и застыла как вкопанная — робость сковала ее по рукам и ногам. Жакмор включил свет, плотно закрыл дверь и ободряюще улыбнулся:

— Мы что же, боимся? — Получилось так вульгарно, что он на миг устыдился, но потом решил, что особу столь примитивную это ничуть не покоробит. — Садись сюда, на кровать.

— Ой, неудобно…

— Ну-ну, не надо меня стесняться. Устройся поудобнее, расслабься.

— Мне раздеться? — спросила девушка.

— Делай, как тебе удобнее, — сказал Жакмор. — Хочешь — раздевайся, не хочешь — не надо. Главное, чтоб ты чувствовала себя свободно, вот и все.

— А вы тоже разденетесь? — спросила она посмелее.

— Послушай, чем, по-твоему, мы собираемся заниматься: психоанализом или совокуплением? — не выдержал Жакмор.

Девушка пристыженно потупилась. В ее дремучем невежестве было что-то притягательное.

— Я не понимаю ваших ученых слов, — сказала она, — но готова сделать, что вы скажете.

— Да я же говорю тебе, чтоб ты делала, что хочешь, — объяснил Жакмор.

— А я привыкла, чтоб мне говорили точно, что я должна делать… Не мне же распоряжаться…

— Ладно, ложись как есть, — сдался Жакмор.

Он снова сел за письменный стол. Девушка постояла, поглядела на него исподлобья и, решившись, проворно сбросила платье. Обычное, ситцевое в цветочек, в которое переоделась по возвращении из церкви.

Глазам Жакмора предстало плотно сбитое, грузноватое тело, круглые налитые груди, еще не обезображенный тяжким трудом живот. Она подошла к кровати и легла. У Жакмора промелькнула мысль, что постель сохранит ее запах, который не даст ему спокойно заснуть.