Сердце бури - [292]

– Могу я попрощаться с сыном?

– Только если мы войдем вместе с вами.

– Не хочу его будить. Могу я минуту побыть с ним наедине?

Они заняли позиции у двери и перед окнами.

– На прошлой неделе, – сказал офицер, – один пошел поцеловать дочь и застрелился. А другой, за рекой, выпрыгнул из окна, пролетел четыре этажа и сломал себе шею.

– Да, непонятно, чего ради трудиться самим, – сказал Камиль, – если государство берет на себя все хлопоты.

– Не создавайте нам проблем.

– Не буду, – пообещал Камиль.

– Возьми с собой книги. – Ее ужаснул собственный бравурный голос. – Чтобы не скучать.

– Возьму.

– Поторопитесь. – Офицер положил руку на плечо Камилю.

– Нет, – сказала она и бросилась ему на шею.

Они поцеловались.

– Идемте, – сказал офицер. – Гражданка, отпустите его.

Но Люсиль еще крепче прижалась к мужу, стряхнув руку офицера. Мгновение спустя он с силой оторвал ее от Камиля, и она кулаком заехала ему в челюсть, ощутив, как отдача пронзила все тело, но не почувствовав ничего, когда голова ударилась об пол. Словно я муха, подумала Люсиль, или маленькая птичка: от меня отмахнулись, меня раздавили.

Она осталась одна. Его вывели из комнаты, вниз по ступенькам, на улицу. Она села. Ничего не болело. С пустыми глазами она взяла с дивана подушку и, раскачиваясь, прижала к себе. Вопль, который рвался из груди, слова любви, которые она хотела ему сказать, железным комом застряли в горле. Люсиль сидела на полу и тихонько раскачивалась. Что теперь? Надо одеться. Написать и отправить письма. Надо увидеться с каждым депутатом, с каждым комитетчиком. Она знает, как заставить мир вращаться. Она должна действовать. Люсиль раскачивается. Есть настоящий мир и мир театра теней. Есть мир свободы и иллюзии, и есть реальный мир, где год за годом мы наблюдаем, как те, кого мы любим, гремят цепями. Вставая с пола, она чувствует, как путы впиваются в плоть. Я связана с тобой, думает она, я связана с тобой навеки.

За углом, в Кур-дю-Коммерс, Дантон с некоторым интересом вертел ордер в руках. Он не стал медлить. Не стал просить, чтобы ему разрешили проститься с детьми, и на ходу поцеловал жену в макушку.

– Чем скорее уйду, тем скорее вернусь, – сказал он. – Через день-другой. – И быстро вышел на улицу под конвоем.

Восемь утра в Тюильри.

– Вы нас вызвали, – сказал Фукье-Тенвиль.

– О да. – Сен-Жюст поднял глаза и улыбнулся.

– Мы думали, что увидим Робеспьера, – сказал Эрманн.

– Нет, гражданин председатель, меня. Есть возражения? – Он не стал предлагать им сесть. – Сегодня рано утром мы арестовали четверых: Дантона, Демулена, Лакруа и Филиппо. Я составил отчет по этому делу, который сегодня представлю Конвенту. А вы, со своей стороны, начнете готовиться к суду, отложив все прочее, это дело первостепенной важности.

– Постойте, – сказал Эрманн. – Что это за процедура? Конвент не давал разрешения на их арест.

– Давайте будем считать это формальностью. – Сен-Жюст поднял бровь. – Вы намерены со мной пререкаться, Эрманн?

– Пререкаться? Давайте по порядку. Все знают, но никто не может доказать, что Дантон брал взятки. Еще все знают – и доказательства этого мы видим вокруг нас, – что Дантон сверг Капета, провозгласил республику и спас страну от вторжения. Что вы намерены ему предъявить? Недостаток рвения?

– Если вы сомневаетесь, – сказал Сен-Жюст, – что против Дантона имеются серьезные обвинения, можете изучить эти документы. – Он подтолкнул к ним бумаги. – Некоторые куски написаны рукой Робеспьера, некоторые – моей. Можете смело пропускать пассажи, которые касаются Камиля Демулена и написаны Робеспьером. Это не более чем оправдания. По правде сказать, когда вы дочитаете, я их вычеркну.

– Это какое-то сплетение лжи, – сказал Эрманн, читая бумаги. – Чушь, все сфабриковано.

– Что ж, – заметил Фукье, – ничего нового. Связь с Мирабо, герцогом Орлеанским, Капетом, Бриссо. Мы такое уже проворачивали – сказать по правде, именно Камиль научил нас как. Если на следующей неделе нам потребуется быстрый вердикт, то сможем добавить «связь с Дантоном». Как только человек умирает, знакомство с ним становится преступлением.

– А что мы будем делать, – спросил Эрманн, – если Дантон начнет заигрывать с галереей для публики?

– Если нужно будет заткнуть ему рот, мы добудем кляп.

– А, драма! – воскликнул Фукье. – Все четверо обвиняемых – адвокаты, если не ошибаюсь?

– Мужайтесь, гражданин, – сказал Сен-Жюст. – У вас неплохо получалось до сих пор. Я хочу сказать, вы всегда сохраняли верность комитету.

– Да. Потому что вы у нас правительство, – сказал Фукье.

– Камиль Демулен вам родственник, не правда ли?

– Да. Как и вам.

Сен-Жюст нахмурился:

– Вроде бы нет. Меня бы расстроило, повлияй это на ваше решение.

– Я исполняю свою работу, – сказал Фукье.

– Вот и отлично.

– И я был бы признателен, если бы вы перестали без конца твердить о моих родственных связях.

– Вы любите Камиля? – спросил Сен-Жюст.

– Я? Мы же договорились, что это не имеет отношения к делу.

– Я просто спросил. Вы можете не отвечать. Итак, вы не забыли, что дело срочное?

– Не забыли, – ответил Эрманн. – Комитет не успокоится, пока им не отрежут головы.

– Суд должен начаться завтра или послезавтра, но лучше завтра.