Сердца в броне - [29]

— Куда тебя черт понес?.. Стой, назад!.. — Стараясь перекрыть шум боя, крикнул Зарубин.

Но Дунаев не мог его слышать. Он перемахнул через окопчик пулеметного гнезда, где недавно разорвался снаряд. Мельком заметил изуродованный труп пулеметчика, белый оскал зубов, обломки пулемета, иссеченную осколками каску. Два соседних окопчика пусты — пулеметов нет.

«Хорошо. Успели, значит, уйти на запасные», — удовлетворенно подумал Дунаев.

С болью и тоской следил за ним Зарубин. «Ведь погибнет, погибнет». От отчаяния, от того, что неизвестно было, как покончить с этим чертовым танком, от этой неминуемо предстоящей гибели товарища, он тяжело сжимал и разжимал кулаки, яростно скрипел зубами. Припав к прицелу, он нажал спуск. Снаряд звонко ударился в башню, маячившую над дымной полосой.

— Второе, третье. Огонь! Беглый! — скомандовал Зарубин, посылая в казенник следующий снаряд.

Второе и третье орудия заговорили почти одновременно.

Когда Дунаева покрыла дымная волна, он упал на землю и на четвереньках пополз дальше. От дыма першило в горле, щипало глаза. Горячий воздух обжигал легкие. Спазмы сдавили дыхание. Над ним, словно пчелиный рой, летели пули, дырявя черную завесу дыма, с разбойничьим присвистом шли бронебойные снаряды.

«Вперед, только вперед… Ближе… Чтобы наверняка», — сверлила разгоряченный мозг одна мысль.

Скоро полоса густого дыма осталась позади Дунаева. Впереди, метрах в семидесяти, вырисовывался черный силуэт фашистской машины. Он заметил, что в том самом месте, где в пламени плескался черный кружок пулеметного дула, белыми брызгами сверкнули искры от попавшего снаряда, и пулемет, поперхнувшись, замолчал. В ту же секунду танк дернулся и медленно двинулся, загрохотал прямо на Дунаева.

«Хочет пересечь дымовую завесу и огнем из пушки в упор подавить батарею, — догадался Дунаев. — Не допустить. Остановить во что бы то ни стало». — Он поднялся с земли и, выпрямившись во весь рост, стремительно бросился навстречу.

Теперь Дунаев не слышал ни выстрелов, ни шума моторов, не видел ничего, что происходит вокруг. Только фашистский танк. Перед глазами блестели, переливались звенья танковой гусеницы и бежали, бежали на него. Когда до машины оставалось метров двадцать, он припал на правое колено и, сильно взмахнув правой рукой, хотел уже метнуть гранату, но на мгновение остановился, опустил руку, вытянул ее вперед и прицелился.

Прицелился так, как в школе, когда играли в городки. Снова размахнулся и бросил тяжелую гранату.

Танк был не дальше десяти метров, когда граната, ткнувшись между грунтом и гусеницей, взорвалась. Машина, чуть повернувшись бортом к Дунаеву, остановилась. Теплая волна воздуха пахнула в лицо. Что‑то сильно толкнуло в левое колено. Острая боль, как электрический ток, прошила на мгновенье все тело и погасла. Дунаев качнулся, оперся правой рукой о землю. Голова налилась, стала тяжелой, не своей. Холодный пот прозрачными крупными каплями покрыл широкий лоб, пополз в глаза. Он почти терял сознание, но мысль о том, что танк, пусть и без гусеницы, но все же может стрелять, мелькнув где‑то в затуманенном мозгу, привела его в чувство. «Есть еще граната… Добить, пока не поздно».

Дунаев оттолкнулся рукой от земли, выпрямился, по–прежнему держась на правом колене, быстро переложил гранату из левой руки в правую и не взмахнул рукой, а как‑то из‑под низу «на свечку» повесил гранату над танком. Она упала на надмоторный лист брони. Раздался гулкий взрыв. Танк вздрогнул и задымил. Дунаев хотел встать на ноги, но не сумел. Он только сейчас почувствовал пронзительную, неугасающую, до того еще ни разу не испытанную им боль и, до крови кусая себе губы, опустился на землю.

В это время открылась крышка башенного люка. Показалась черная фигура немецкого танкиста с засученными по локоть рукавами мундира. Он подтянулся, намереваясь выбраться из подбитой машины, но раздалась пулеметная очередь сверху, и, смешно взмахнув руками, немец обмяк, мешком повалившись на крышу башни.

Больше Дунаев ничего не видел.

Танки, подходившие сзади, замедлили скорость и начали разворачиваться. Десятка два легких машин устремились вправо, втискиваясь в узкую балку юго–восточнее высоты. Батарея Зарубина, воспользовавшись удачно сложившимся положением, начала бить по бортам. Один танк загорелся, другой, получив пробоину в борт против боеукладки, взорвался от собственных снарядов. Его небольшая башенка, как тюбетейка, съехала набок. Но остальные машины успели скрыться за скатами балки.

Другая группа фашистских танков, в большинстве средних, повернула влево, в обход высоты. На глазах у всех развертывались гигантские стальные клещи, готовые охватить высоту, сдавить ее и с флангов, и с тыла, открыв путь туда, в Огуз–Тобе, где размещался штаб армии.

В юго–восточной балке закипел бой. Скрежет стали и разрывы снарядов всколыхнули небо и землю. Торопливо, точно стремясь опередить друг друга, били фашистские мелкокалиберные танковые пушки. Почти без пауз строчили пулеметы. А через небольшие промежутки времени, перекрывая сухим треском весь хаос звуков в балке, стреляла наша танковая пушка — это вступил в бой экипаж братьев Шевцовых, который ночью привел свою тяжелую машину из ремонта и встал в засаду на склоне балки.