Сердца в броне - [22]

Худой, маленького роста, со впалыми глазами и горбатым носом солдат, прислонившись к влажной стенке небольшого окопа, развязывает свой вещевой мешок.

— Давай пытаться, Сэмьён, пока гитлеровцы раны зализывают, — с мягким кавказским акцентом предлагает он ефрейтору Лукину, широкоплечему тихому парню.

— Ты, Жора, уже завтрашний паек доедаешь. Чем потом сыт будешь? Вчера на два дня дали, а ты за полсуток справился. Добро б ты великаном был, а то с кукиш ростом. И куда в тебе столько девается?

— Зачем завтра кушать? Найдем, если живы будем А может, ни мэне, ни тэбе кушать нэ прийдется. А?..

Жора Бениашвили армейским ножом вспарывает банку тушенки, накалывает куски на кончик ножа и угощает Лукина, связывающего четыре гранаты бечевкой.

— Кушай, Сэмьён. Конэчно, нэ шашлык, но есть все‑таки можно. А ты настоящий шашлык кушал?

— Нет. У нас пельмени в ходу. Наделает мать с осени мешок, заморозит их и варит всю зиму.

— Ну, что ты за человек, Сэмьён, если шашлык не кушал. Кончим войну, приезжай в Душети, настоящий шашлык кушать будэм. У нас дед Закария из барашка объедэние делает. А вэрно, Сэмьён, говорят, что у вас в Сыбири такой холод бывает, что птица на лету замерзает?

— Бывает. Летит, летит да, как подстреленная, падает.

— Это же очэнь странно, Семьён, если человек так просто замерзнуть может. Как же в такой мороз на охоту ходить?

— Привычка.

— А сам ты, Сэмьён, охотнык?

— Известно, охотник. Белку в глаз бил.

— Бэлку в глаз бил? Почэму же ты сегодня фрица не убил, когда он на нас пикировал?

— Фрица в самолете не видно было, только бомбы летели.

Бениашвили отбросил на бруствер пустую банку от тушенки, вытер пятерней истрескавшиеся губы и, сдвинув на затылок каску, опустился на дно окопа.

— Тэпэрь отдыхать надо, нэмец больше не пойдет.

— Враг всегда может пойти и ждать его всегда нужно, пока он окончательно не разбит, — услышали друзья голос командира взвода лейтенанта Зарипова.

Лейтенант обходил свой взвод. Глядел, устранены ли разрушения, сделанные танковыми гусеницами при отходе. В руках у него было несколько бутылок с горючей жидкостью. Две он оставил Лукину и Бениашвили, проверив, могут ли они пользоваться терочной дощечкой для запала. Увидев, что Лукин мастерски прикрепил ее к левой руке и помог Бениашвили сделать то же самое, Зарипов пошел дальше. Он уже собирался завернуть в ближний ход сообщения, соединяющий окоп с траншеей, как услышал приглушенный басок Лукина:

— Никак танки? Жора, смотри!

Зарипов остановился и машинально глянул на часы.

— Тринадцать тридцать, — тихо сказал он и стал вглядываться в сторону противника.

Как и в первый раз, из‑за высоты перед Марфовкой появились серые точки и двигались к переднему краю. По земле катился отдаленный шум моторов и гусениц.

Но то, что Зарипов заметил только сейчас, на высоте видели уже несколько минут. По проводам, как и утром, неслись команды. В окопах на переднем крае началось оживление. Согнувшись над зелеными ящиками, надсадно кричали телефонисты. Старшие начальники еще и еще раз напоминали:

— Отрезать пехоту от танков! Выдвигайте вперед пулеметы! Забрасывайте гранатами.

А танки шли, набирая скорость. Около шестидесяти, средних и легких машин с автоматчиками на броне волнами накатывались на наши передовые траншеи, с ходу ведя беспорядочный огонь. Головные танки были уже в нескольких стах метрах, когда перед ними взъерошилась, поднялась земля. Сотни тяжелых и средних снарядов, шурша над головами нашей пехоты, накрыли стальную лавину. Они рвали и раскалывали боевые порядки вражеских танков. Десанты автоматчиков скатились вниз, словно сдутые ветром. По ним ударили наши пулеметы. Застрекотали автоматы.

Легкие танки начали останавливаться, с неуклюжей поспешностью разворачиваться и отходить. А средние, стараясь выйти из зоны обстрела, на предельных скоростях устремились к нашим траншеям. Но их боевые порядки уже нарушились: несколько машин горело, и лишь разрозненные группы их, по два–три танка, в разных местах успели перемахнуть через брустверы и накрыть наши окопы. Им навстречу летели связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.

Взвод лейтенанта Зарипова, прижав к земле группу вражеских автоматчиков, вел по ним огонь.

Два «максима», расположенных на откосе за передней траншеей, безостановочно цокали через головы Лукина и Бениашвили. Лукин, положив карабин в канавку на бруствере, тщательно, как бы не торопясь, целился и плавно нажимал на спусковой крючок. После каждого выстрела он внимательно всматривался в цель и неизменно повторял:

— Еще одному фрицу капут!..

— Бей, Сэмьён, как бэлку в глаз, — кричал, клацая затвором, разгоряченный боем Бениашвили.

После каждого выстрела он откидывался к стенке окопа, опирался на нее затылком и закрывал глаза, словно отдыхая. А потом, тряхнув головой, снова двигал затвором и снова нажимал на спуск.

Бениашвили не видел, как один из танков, перемахнув через передний край в расположении соседнего батальона, развернулся и направился прямо к их взводу. Серая стальная громада, издавая прерывистый, дребезжащий лязг и сверкая гусеницами, быстро двигалась к их окопу. Сквозь звон стали и грохот выстрелов Бениашвили услышал бас Семена: