Сербия в Великой войне 1914 – 1918 гг - [15]
Имперские амбиции Германии склоняли ее к тому, чтобы через Балканы совершить прорыв на Восток. «Претензии на мировое могущество» вели Европу и мир к войне, которая приобрела масштабы мировой катастрофы. Это особенно проявилось в последнее десятилетие XIX века. Когда после устранения канцлера Отто фон Бисмарка германскую политику стал вести молодой правитель Вильгельм II.
Учитывая существенные причины внешнеполитического и внутриполитического характера, канцлер Бисмарк не допустил, чтобы объединение Германии охватило и Австро-Венгрию. Он считал старую Монархию «источенной червями баржей» и боялся, что та будет мешать общественному развитию Германии, а одновременно старался, чтобы Германия была ключевым фактором в системе европейских союзов, но не гегемоном Европы. После формирования новой Германской империи, осознавая, что этому государству уже достаточно войны и после присоединения Эльзаса и Лотарингии ему не нужны новые столкновения с соседями, он стремился поддерживать в Европе status quo, которому в будущем не угрожали бы никакие «кошмарные коалиции» против Германии. В своих внешнеполитических планах Бисмарк опирался на заключенный в 1879 году Двойственный Союз с Австро-Венгрией, K которому в 1882 году присоединилась Италия, таким образам превратив его в Тройственный Союз. А дружба, которую он пытался поддерживать с Россией, основывалась на подписанном в 1887 году тайном «Договоре о дополнительном обеспечении безопасности», согласно которому подписавшиеся стороны в случае возможной войны обязывались сохранять нейтралитет. Его положения были в противоречии с договором о союзничестве, который Германия имела уже с Австро-Венгрией[43].
После смены канцлера Бисмарка в 1890 году во внешней политике Германии произошел заметный поворот. Его преемники стали разрушать старательно создававшуюся систему союзничества, целью которой была сохранить мир и не позволить соседним государствам создавать коалиции против Германии. Союзнические отношения с Россией были прерваны, а процесс тесного взаимодействия с Австро-Венгрией ускорен. Усилились подозрения относительно политических, экономических и военных угроз для Германии, нехватки экономического пространства и помех для развития. Недовольства задержками в дележе колоний рождало амбиции любыми средствами занять такое «место под солнцем», которое бы соответствовало экономическому уровню, численности населения и военной мощи. На этих основаниях сложилась политика, будоражившая и пугавшая соседей. По отношению к России, бывшей союзнице, нагнеталась враждебность, а пропагандистское подогревание нетерпимости к другим народам, особенно славянам, начало приобретать расистские тона. Страх перед будущим — когда, согласно оценкам аналитиков, мощь Германии, по сравнению с европейскими соперниками ее, будет падать — усиливал позиции сторонников превентивной войны[44].
Социальной структуры, которая бы соответствовала гигантскому росту экономики в Германии не существовало. Устаревшие общественные отношения выражались, среди прочего, в готовности аристократии принять как партнеров у власти только представителей крупной капиталистической элиты. Правящим верхам чужды были идеи социальной справедливости. В обществе все больше распространялись убеждения, что позиции, занятые благодаря экономической мощи, должны вести и к приобретению статуса мировой державы. Потребность в сырье и новых рынках дополнительно подогревало стремление немецких элит к мировому господству. Внешняя политика стала непредсказуемой, создавая угрозы для существующего в Европе равновесия сил[45].
Связи аристократическо-аграрных и индустриально-гражданских элит с армией и стремление их сохранить позиции в германском обществе во внешней политике привели к милитаристскому курсу и постановке наступательных целей[46]. Союз «рыцарских имений» и «доменных печей», как это метафорически определили современники, составлял «крепкое реакционное ядро», выполнявшее ключевую функцию в событиях, которые вели к Первой мировой войне[47]. Соединением «консервативного роялизма» и «либерального патриотизма» формировался новый немецкий патриотизм, проявлявший силу, амбиции и бесцеремонность. Внешняя политика, которую хотела вести Германия, неизбежно меняла баланс сил великих держав и ставила под вопрос существующую систему международных отношений[48].
Постоянная «напряженность» германской внешней политики, которая была вызвана желанием сохранить полученную роль в Европе, а вне ее — удержать добытые новые колониальные владения, вела к конфликту с остальными европейскими державами, прежде всего Францией на Западе и Россией на Востоке, такая позиция, особенно после 1892–1894 годов и сближения Франции с Россией, усиливала агрессивный дух германской внешней политики, который подпитывался настроениями, вызванными тем, что государство находится «в кольце» опасных соседей. С другой стороны, укрепление Германии в экономическом, финансовом и военном отношениях, особенно на море, беспокоило Великобританию, понуждая ее отказаться ат «роскошной изолированности», которой она придерживалась. Решающий момент в этом процессе обусловлен стремлением Германии создать мощный военный флот. Такое намерение, которое сама Германия считала проявлением естественной потребности для страны, желающей стать великой державой, в Великобритании воспринималось как серьезная угроза ее владычеству на морях, контролю над проливами и водными путями, да и самими колониальными владениями
