Серая кошка в номере на четыре персоны - [22]

Еще не успев опомниться, он машинально помог ей надеть пальто, оделся сам, стеклянная дверь захлопнулась за ними, словно отсекла привычную реальность, и началась зимняя сказка.

Там, откуда они приехали, стояла теплая осень, по подмосковным понятиям — лето, а здесь уютный двухэтажный коттедж утопал в сугробах, и вместо крыши у него тоже был сугроб, и сосульки на освещенных изнутри окнах сверкали и переливались, словно елочные украшения. Во всем доме кроме них двоих никого не было, они пили фиолетовое, почти черное туркменское вино, закусывая маслянисто-солеными зеленоватыми туркменскими оливками, и говорили о каких-то ничего не значащих вещах, теперь уже и не вспомнить, о чем именно. Говорила в основном она, а он молча слушал интонации ее низкого, чуть хрипловатого голоса.

И была ночь, и голубовато призрачный полусвет из окна, за которым совсем по-пушкински луна пробиралась сквозь волнистые туманы, и еще были ее губы — то неумело-робкие, то многоопытно-требовательные, горячие, ласковые, властные. И в таинственном полусумраке загадочно мерцали ее глаза, и от их взгляда кружилась голова и перехватывало дыхание. А потом все смешалось в стремительном вихре ошеломляющих новизной ощущений, и уже невозможно было отличить, где кончается явь и где начинается волшебство.

…Он вдруг поймал себя на том, что прислушивается к звукам, доносящимся словно бы из другого, далекого от них мира. В соседней комнате передвигали стулья и звенели посудой, там, судя по нестройному говору и взрывам смеха, шло веселое застолье, этажом выше кто-то терзал гитару.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем. — Он отыскал ее руку и поднес к губам. — Жалею, что не встретил тебя лет пятнадцать назад.

Она рассмеялась.

— Пятнадцать лет назад ты бы на меня и внимания не обратил. Хочешь подышать воздухом?

— На ночь глядя? — запротестовал было он.

— Вот именно, на ночь глядя, — сказала она, и он сдался.

А потом была мерцающая в предрассветных сумерках дорога в Удино, низкое, белесое небо, чуткое безмолвие заснеженных ельников, жадно ловящее скрип снега под ногами, и где-то уже возле самой деревни — шепчущий шелест заиндевевших проводов над дорогой.

Не сговариваясь, они повернули обратно, и под размеренный поскрип шагов он вдруг ни с того ни с сего стал читать ей стихи об оранжевых барханах по берегам бирюзовых горько-соленых озер, о розовых чайках над коричневым половодьем Аму, о старых пароходах, доживающих свой век по тихим затонам, о палевых смерчах Устюрта, об античных сторожевых крепостях на краю великой пустыни, о январских закатах над бастионами древней Хивы.

…В «Березках» не светилось ни одно окно. Было тихо, только где-то далеко-далеко двое явно подвыпивших старушечьими голосами пели солдатские песни. Начал сеять снежок, невесомые снежинки едва ощутимо касались щек, оседали на бровях и ресницах.

— Зайдешь? — кивнул он в сторону своего корпуса. Она отрицательно качнула головой.

— Поздно.

— Тогда уж скорее рано.

— Пусть будет рано. Сними очки.

Она несколько секунд молча вглядывалась в его лицо, потом сдернула перчатки и приложила ладони к его щекам.

— Замерз. И уже колючий.

Он промолчал.

— Без очков ты совсем другой.

— Хуже?

Она обняла его, прижалась щекой к подбородку. Он расстегнул пальто и укрыл ее полами.

— Так лучше?

Она кивнула и приложила пальцы к его губам.

— О чем мы говорим? Лучше… Хуже…

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Скажи… — Она помолчала. — Только правду. Хорошо?

Он медленно наклонил голову.

— Ты любишь меня?

Где-то далеко, наверное, в Удино, сонно пропел петух.

— Не знаю.

— Я так и думала. Ты не умеешь лгать.

— А ты хочешь?

— Чего?

— Лжи.

— Нет. Наверное, нет.

— Я тоже. Пойдем?

— Да.

Она зябко передернула плечами и стала застегивать на нем пальто.

— Замерз?

— Да.

— Тогда побежали.

Возле коттеджа она остановилась и прижала палец к губам.

— Тс-с… Зайдешь?

Он отрицательно качнул головой.

— Поздно.

— Тогда уж скорее рано. Который час?

— Не знаю.

— Взгляни.

— Не хочу. Какое нам дело до этого?

— Никакого, ты прав. Идем!

И она решительно, как тогда, в баре, взяла его за руку и повела за собой по скрипучим от мороза деревянным ступеням.

Уходя они не закрыли форточку, и комната остыла.

— Хочешь вина?

— Нет.

— Кушать?

— Нет.

— Тогда — спать! — скомандовала она и захлопнула форточку. До рассвета оба не сомкнули глаз.

Перед тем как уйти, он, уже в пальто, присел на край кровати, осторожно взял в ладони ее осунувшееся, усталое лицо и стал целовать его нежно, едва касаясь губами. Она попыталась лаской ответить на его ласку, но он, не поднимая лица, покачал головой:

— Не надо. Просто лежи, и пусть тебе будет хорошо.

— Мне хорошо.

— Мне тоже.

— Можно я попрошу тебя о чем-то?

Он молча кивнул.

— Приезжай в Ашхабад. Ко мне. Приедешь?

— Не знаю.

— Приезжай. Только напиши заранее или позвони. Ты бывал в Ашхабаде?

— Нет.

— Тем более. Я тебе город покажу. В Фирюзу съездим. Каракалу посмотришь — наши субтропики. Приедешь?

— Постараюсь.

— Обязательно постарайся.

— Хорошо.

Он в последний раз крепко поцеловал ее в губы, рывком поднялся с кровати и, не оглядываясь, шагнул из комнаты. За выходящими в коридор дверьми прокашливались, бормотали, бубнили просыпающиеся голоса.