Сеньор президент - [6]

Счастье короче летнего ливня. По тропинке молочного цвета спустился дровосек с собакой; вязанка дров за плечами, куртка прикручена к дровам, на руках, словно младенец, мачете – большой нож. Овраг был неглубок, но в сумерках казался глубже, и мусор на дне тонул в тени. Дровосек оглянулся. Следят! Прошел еще, замер. Кто-то там есть. Собака ощетинилась и завыла, словно увидела черта. Ветер закружил бумажки, темные – то ли в крови, то ли в свекольном соке. Небо совсем далеко, синее-синее, точно высокий курган разукрашен венками – это сонно кружатся коршуны. Собака побежала туда, где лежал Пелеле. Дровосек трясся от страха. Он медленно шел за собакой – надо посмотреть, кто же это там лежит мертвый; осторожно ступал, – того и гляди, наступишь на битую бутылку, на осколок или жестянку! – прыгал через вонючие кучи и через темные пятна. Кораблями в море отбросов плыли ржавые тазы…

Не опуская вязанки (страх куда тяжелее!), он пнул ногой неподвижное тело и с удивлением понял, что человек жив. Наверху, в сосновой рощице, послышались шаги, и дровосеку стало совсем не по себе. Не дай бог, полицейский!… Да… Только этого не хватало…

– Чу-чо! – прикрикнул он. Собака не унималась, он дал ей пинка. – Эй, чтоб тебя! Не тронь!

Надо бежать… Нет, поймают – скажут, зачем бежал… Все ж если полицейский… Он повернулся к раненому:

– Давай, встать помогу!… Ах ты, чуть не убили! Да ты не бойся, не ори, ничего я тебе не сделаю… Шел я тут, увидал, вот и…

– А я увидел, что ты его поднимаешь, – раздался голос сзади, – и вернулся посмотреть, не знакомый ли это. Вытащим его отсюда…

Дровосек обернулся и едва не упал со страху. У него захватило дух, он пошатнулся и чуть не уронил раненого. С ним говорил ангел: кожа мраморная, волосы золотистые, рот маленький, лицо нежное, женское, а глаза мужские, черные-черные. Одет во что-то сероватое. Не рассмотришь – стемнело, а похоже на облако. Руки тонкие, маленькие, в одной руке – трость, в другой – большая шляпа, совсем как голубь.

– Ангел!… – Дровосек уставился на него. – Ангел… – повторял он. – Ангел!

– Я вижу по вашему платью, что вы бедны, – сказал ангел. – Невесело быть бедным!

– Да это как сказать… Вот я, к примеру, человек я, конечно, небогатый, а работа есть, жена тоже есть, домик… и ничего, живу… – бубнил дровосек, думая угодить ангелу: ну, как за такое смирение возьмет и превратит в короля! Будет он ходить в золоте, мантия красная, корона с зубцами, скипетр весь в алмазах. Помойка отходила на задний план…

– Занятно, – сказал ангел, повысив голос, чтобы заглушить стоны Пелеле.

– А что ж занятного? И то сказать, мы бедные, тише нас нет. Судьба такая! Оно конечно, которые в училищах учились, те ропщут. Старуха моя и то, бывает, затоскует: хочу, говорит, чтоб у меня крылья были по воскресеньям.

Пока карабкались наверх по крутому склону, раненый терял сознание раза два или три. Деревья поднимались и опускались над ним, словно пальцы китайских танцовщиков. Люди, которые его тащили, разговаривали между собой, и слова спотыкались и петляли, словно пьяные на скользком полу. Что-то большое и черное царапало его лицо. Резким холодом сдувало с тела пепел сгоревших снов.

– Говоришь, твоя жена хочет, чтобы у нее но воскресеньям были крылья… – сказал ангел. – А дали бы ей крылья – не знала бы, что с ними делать.

– Это верно. Она, правда, говорит, пошла бы гулять. Или вот, когда со мной поспорит, – улетела б, говорит, от тебя!

Дровосек остановился и отер нот полой куртки:

– Ух и тяжелый!

Ангел сказал:

– Чтобы гулять, вполне достаточно ног. А уйти… она не ушла бы, даже если были бы крылья.

– Да уж, конечно, куда ей! Она бы рада, думаю. Только женщина такая птица, ей без клетки нельзя. Сколько палок об нее обломал, да… – Тут он вспомнил, что говорит с ангелом, и поспешил замазать свой промах: – С божьей помощью, ясное дело…

Незнакомец молчал.

– Кто ж ото его так? – сокрушался дровосек, меняя тему.

– Охотники всегда найдутся…

– Да уж верно, на такое дело всегда ближний найдется… Да… Как они его, безо всякой жалости. Ножом в лицо – и на помойку.

– Несомненно, есть и другие раны.

– …Я так думаю, они его по губе ножиком, вроде бритвы. И туда сбросили, чтоб концы в воду.

– Да, между небом и землей…

– Вот и я говорю…

Овраг кончался, на деревьях – коршуны. Страх был сильнее боли, и Пелеле не сказал ничего. Он извивался штопором, сворачивался ежом и молчал, как мертвый.

Ветер легко бежал по равнине, несся из города в поле – свежий ветер, хороший ветер, добрый.

Ангел взглянул на часы, сунул в карман раненому несколько монет, любезно простился с дровосеком и быстро ушел.

Небо сверкало. Мерцали электрические огни предместья, словно спички в темном театральном зале. Дорожки, змеясь сквозь сумерки, вели к первым жилищам – к мазанкам, пропахшим соломой, к деревянным сараям, к домикам с грязными патио, провонявшими конюшней, к трактирам, где, как заведено, торгуют сеном и в темных углах выпивают погонщики.

У первых домов дровосек опустил раненого и показал, как пройти в больницу. Пелеле приподнял веки – хоть бы кто помог, хоть бы не икать! – но жалобный взгляд умирающего острым шипом вонзился в закрытые двери пустынной улицы. Вдалеке пропел рожок; где-то тоненько дребезжали колокола по смиренным усопшим: жаль-жаль!… Жаль-жаль!… Жаль-жаль – жаль!