Сень горькой звезды. Часть вторая - [10]

– Однако ешьте! – И сам начал первый, выбирая большие куски. Ребят уговаривать не пришлось, и скоро на бересте остались одни только головы. Заметив, что Андрей протянул к голове руку, Иван остановил его жестом: нельзя!

– Почему, дедушка? – удивился тот.

– Нельзя, – подтвердил Иван и, собрав головы, развесил их на ближайших ветках. Возвратившись к огню, старик объяснил:

– Щука, сарт по-нашему, вовсе не рыба. В далекие времена она совсем безголовой была. Смешней и уродливей ее не было ни в одной реке. Долго просила щука подводного царя подарить ей голову, но тот все отказывался: «Злая ты. А злому головы не надо: он животом живет, свое брюхо слушает. Зачем ему голова? Если у злого еще и голова появится – много вреда от него получиться может. Живи лучше так». Рассердилась щука, что не дал ей царь зубастую голову, но затаилась. Дождалась, когда уйдет он в гости, стала под мостками, с которых бабы белье полощут, и притаилась, ждет. Бежала по мосткам русская девочка-сиротка. Все ее жалеют. За день семь домов обошла, во всех пирогов жирных поела, устала, пить захотела. Легла на мостки, чтобы воды напиться, а щука хвать – и проглотила девочку. (Тут Андрей вспомнил пойманное ими чудовище и поежился: а что, если в глубинах черного озера еще крупнее щуки водятся? Такой крокодилище и проглотить может.) Сделала щука себе из девочки голову, а внутри ее хрящ – на крест похожий. Потому и нельзя у щуки голову есть, что она раньше девочкой была и крест по ней память.

Старик пнул Моряка, который близко подлез к еде и заложил в котел новую порцию свежей рыбы: ночь впереди долгая, есть захочется.

Тьма незаметно подкралась из глубины леса к самому костру, ветер на озере стих и вершины деревьев угомонились. Андрей растянулся на охапке сухого мха и вспомнил отчаянного бурундучишку:

– Иван! А почему бурундук полосатый?

Кыкин не торопясь прикурил от уголька трубочку, пыхнул махорочным дымом и начал новую сказку:

– Он не всегда полосатым был. Раньше бурундук серенькую шкурку носил и с медведем вместе в зимней юрте жил. Дружно жил, да потом поссорился. Раз набили они вместе шишек на зиму. Сели за стол, орехи щелкать стали. Медведь орешки сразу не съедает, ядрышки в кучу складывает, чтобы потом все разом вкуснее съесть. А бурундучишка хитрый и ленивый попался – хочется ему мишкины орешки прибрать. Вот он и говорит: «Погляди, приятель, кто там за дверью скребется». Едва медведь отвернулся, как жулик хвать ядрышки – и в защечный мешок. Воротился медведь, а ядрышек нет как нет. Только у бурундука одна щека так раздулась, что глаз едва виден. Удивился мишка: «Что с тобой, братец?» А бурундук ему: «У меня зуб болит». Принялся медведь снова за орехи. Нащелкал целую гору желтых ядрышек. А бурундук ему: «Опять кто-то стучит». Отлучился медведь, а бурундук схватил готовые ядрышки – и за другую щеку! Сидит, щеки так раздул, что и глаз не видать. «Где мои орехи?» – медведь спрашивает. А бурундук и ответить не может – так у него рот набит. Рассердился медведь и хвать его пятерней по спинке, что у того только шерсть клочьями. С тех пор у всех бурундуков пять полосок на спине от медвежьих когтей. А медведь с бурундуком жить вместе перестали: не прощает медведь воришку. Сколько бы тот орешков к зиме ни заготовил, как бы норку ни прятал, все равно мишка запас откопает и съест. Бурундук с ним рядом бегает, ругается, плачет, а косолапому до него и дела нет. Если нет у бурундука запасного склада – помирать ему с голоду. Поплачет, попищит малыш, да пойдет и задавится.

– Как так?

– Найдет на кустике ветку вилочкой, сунет туда головенку и повиснет, чтоб голодом не мучиться.

– Моряк у нас не повесится, он себе пропитание всегда отыщет. – Андрей кивнул на пса, который без лишней скромности подбирал остатки от обеда на траве.

Уха в котле снова закипела, щучьи головы всплыли и выпучили побелевшие глаза.

– Однако сварились, – определил Кыкин. – Снимай котелок, ребята.

За перекладину, на которой висел котелок, сняли его с огня и отнесли в сторону, чтобы остудить. Перекладину выдернули, а дужка котла так и осталась стоять вертикально. На перекладину водрузили большой медный чайник. С ухой решили не спешить, пусть приостынет, куда она денется. Так рыбаки думали. Но голодный как волк Моряк, очевидно, соображал по-другому. Возможно, он решил, что полный котелок рыбы предназначен именно ему, или не понадеялся на доброту своих хозяев, у которых свой рот на дороге – кто знает. Только, увидев дымящийся котелок, Моряк без промедления ухватил его зубами за приподнятую дужку и под негодующие крики бросился наутек.

– Держи! Лови! Окружай! – Кыкин с ребятами бросились вдогонку сквозь кусты и ельник, наугад в темноту, на звук шагов и шорохи под ногами. Где там! Ловить лайку в темном лесу – все равно что иголку в сене искать.

Продираясь сквозь кусты обратно к огню, Андрей споткнулся, под ногой брякнул металл. Чисто вылизанный котелок остыл и холодно поблескивал, словно никогда не кипел ухой. Андрей погрозил в темноту и вышел к костру. Ничего не поделаешь – надо снова варить, рыба есть.

На ночь в огонь завалили большой суковатый комель. Пламя лениво лизало корни и сучья, обнимало сырой ствол и наполняло уснувший воздух ровным сухим теплом.