Сень горькой звезды. Часть вторая - [9]

– А вот и новогодняя елка! – остановился под елью Андрей.

– Проходи, проходи. Это священное дерево – ничего трогать нельзя. Эти лоскутки на ветки ханты в подарок духам принесли, – потянул приятеля за рукав Белов. – Пойдем.

– Куда спешить, мы тоже подарок духам тайги сделаем, чтобы удача пришла, – предложил Андрей и вынул из кармана моток припасенных для маскировки тройников на блеснах красных ниток. – Елка, елка, дай нам удачную рыбалку, – поклонился Андрей дереву и повязал на ветку длинную красную нить.

– Ладно тебе паясничать, идем, – не одобрил друга Толя. И в самом деле – следовало спешить. Подхватив удилища, друзья побежали по дорожке и неожиданно для себя выскочили на широкую поляну, напомнившую Андрею пасеку.

Среди редкого мелкого подлеска чернело три ряда странных сооружений, более всего похожих на длинные невысокие лари или избушки из бревешек, накрытые двускатными крышами из толстых колотых плах. Тут же оказалось старое кострище. Рядом с ним сломанные нарты и между свежими побегами иван-чая несколько пустых бутылок из-под водки и спирта.

– И что это за мавзолеи? – остановился в изумлении Андрей.

– Мавзолеи и есть, – подтвердил Анатолий. – Это хантов Некрысовых старое родовое кладбище. Теперь на нем не хоронят: Некрысовы все повымерли. Кто спился, кого на войне убили – в общем, никого не осталось.

– Зачем у них над могилами избушки понастроены? – продолжал удивляться Андрей. – Разве, как у русских, закопать нельзя?

– Они и закопаны, – Толя, как и Андрей, избегал слова «покойник». – А сруб сверху, чтобы звери могилу не разгребли, да еще вещи там всякие старые лежат, чтобы на том свете пользоваться.

– Толково! – восхитился Андрей, но почему-то вполголоса. – А окошечко на боку зачем?

– Кормить усопшего, – пояснил Толя. – Они, когда на поминки собираются, туда и пищу бросают, иногда и вино льют. Русские ведь тоже на могилу крошки крошат – так их птицы растаскивают. А у них никто не растащит: сруб плотный, глубоко вкопан, а на окошке задвижка.

– Путево, – одобрил Андрей. – Однако, похоже, здесь никто не бывает.

– А кому быть-то? – пожал плечами приятель. – Последний Некрысов в Оби утонул: весной под лед провалился. А потому даже могилы от него не осталось. А из других родов на чужом кладбище хоронить не станут, далеко.

Миновав наконец невеселое место, вышли к озеру и размотали лески. У Андрея на безветрии блесна летела хорошо, играла в воде красиво, но щукам почему-то не нравилась. В то же время Белов на грубую самоделку опять поймал пару штук и на палке нес их через плечо. Пришлось заменить хромированный «Байкал» на самоделку из ложки с украшениями из красных ниток. Тяжелая самоделка полетела дальше и пошла глубже, почти у дна. Вот упругий толчок согнул удилище и отозвался в сердце, но затем леска пошла хотя и тяжело, но равномерно и без рывков, плотно наматываясь на катушку.

– Задев, – поморщился от досады Андрей и продолжал механически крутить барабан, почти не глядя на воду. А когда леска подошла к концу и он опустил глаза, то похолодел: почти у самых его ног спокойно стояла в прозрачной воде и лениво пошевеливала плавниками здоровенная щучища. Опешившая царица глубин и не пыталась освободиться.

– Веди ее вдоль берега на мелководье, в няшу, – услышал Андрей над ухом взволнованный шепот.

На буксире щука пошла как сонная, пока не уперлась носом в грязь, но не успела она ударить мощным, как бревешко, хвостом, а Андрей уже дернул удилищем, вытягивая рыбину брюхом на липкую грязь. Леска зазвенела и лопнула, хрустнуло удилище, но и щука забилась на мели, облипая торфяной коростой, а сверху на нее животом навалился Белов.

Смеркалось, когда друзья возвратились к моховому болоту. Кыкин сидел у костерка и порол щучьи брюха.

– Однако дрова таскайте. Будем щук варить, чай пить, ночь коротать.

Таскать так таскать. Мальчишки еще днем заприметили кучу сухого валежника и взялись было ее разбирать, но вдруг из-под нее выскочил полосатый бурундучишка и бросился наутек. Толя за ним в логово. Мечется по полянке крохотный зверек в поисках укрытия, но не попадается ни бурелома, ни норки. На счастье, одинокая сосенка стоит посредине. Взлетел на нее полосатый проказник, ищет укрытия в редких ветках, мечется по тонким веткам, да только весь на виду.

– Попался, который кусался! – обрадовался Белов и обхватил ствол руками. Бурундучишка с ветки на ветку планировать, как белка, не может: хвостик жидковат. Спрыгнуть на землю тоже боится. Вот и мечется по стволу вверх-вниз, а Толя радуется и кричит Андрею, чтобы тот длинный шест нес – зверушку на землю сбивать. От громкого крика бурундук и вовсе в ужас пришел, не знает куда деваться. В отчаянии сиганул пятиполосик прямо на крутой Толин лоб, ошеломил преследователя – и не мешкая на землю, да в кусты. Трет лицо Толя, прийти в себя не может.

– Не откусил тебе нос пятиполосик? – не упустил случая поддеть дружка Андрей.

– Да ну его, он, наверное, бешеный, раз на людей бросается. Пойдем к костру, Кыкин дрова ждет, – увернулся Белов.

У костра пахло ухой и Кыкин мешал в большом котелке прутиком, не спуская глаз с Моряка, на плутоватой морде которого читалось непреодолимое стремление стянуть какой-нибудь кусок съестного. Дымящуюся паром рыбу Кыкин вывалил на большой лист бересты: