Семья Наполеона - [35]

Тем не менее убийство герцога Энгиенского оставалось не более чем вендеттой. Оно не только вселило ужас в Бурбонов и тех кто их поддерживал, но и еще раз доказало сливкам «нового общества», среди которых было немало влиятельных цареубийц, что какую бы форму ни принял режим Бонапарта, он никогда не вернется к прошлому. Перед тем как отправиться на гильотину, Жорж. Кадудаль прозорливо заметил: «Я пришел посадить на трон короля, а вместо этого посадил императора».

Бонапарт не осмеливался провозгласить себя королем Франции. Вместо этого он пытался создать некий сплав революции и прошлого в обличье нового вида монархии, взяв за образец возрождение Западной Римской Империи в рамках державы Карла Великого. Его собственная, наполеоновская, империя имела все шансы появиться на свет, т. к. ее создатель полностью уничтожил всякую оппозицию. Таким образом, Франция превратилась в тоталитарное государство, которое держали в постоянном страхе министерство полиции. Высокая Полиция и с полдюжины других полицейских формирований, представлявших собой не что иное, как разветвленную сеть, созданную для подавления всякого недовольства, которой блестяще руководил Фуше. Собственно говоря, для организации оппозиции не осталось никакой почвы. Кроме того, Наполеон сознательно поддерживал тех, кто приобретал конфискованные поместья бывших аристократов; так как они в равной мере страшились как равноправия населения, так и реставрации Бурбонов. Как заметил Жак Тюлар, «основание империи означало диктатуру Комитета общественного спасения в пользу богатых, которые неплохо нажились на революции».

Глава пятая Принцы и принцессы. Империя

«Вам следовало оставаться Первым консулом. Вы были единственным в Европе, а теперь взгляните, в чьей компании вы оказались».

Лазар Карно — Наполеону

«Распределение щедрот и привилегий, а впоследствии целых королевств, среди всего прочего, как ни странно, исходило от сына Революции, особенно, если представить себе всю алчность, зависть и никчемность, соразмерные, пожалуй, только с заносчивостью, которые демонстрировала эта на редкость неприятная группа людей».

Питер Гейль, «Наполеон: за и против»

18 мая 1804 года Сенат провозгласил Первого консула «Наполеоном 1, императором Французской республики». Его наследником был назначен Жозеф, после которого корона должна была перейти к Луи, т. к. у Жозефа были одни дочери. И тот, и другой получили титулы принцев империи с годовым содержанием в миллион франков. К тому же Жозеф был назначен Великим выборщиком, председательствующим в Сенате как представитель императора по торжественным случаям. Его резиденцией стал Люксембургский дворец, а на расходы, связанные с содержанием двора, причиталась еще треть миллиона франков. Титул Великого констебля, как то было при «старом режиме», предназначался Луи, так же, как и треть миллиона франков на расходы в придачу. Однако Люсьен и Жером не получили ничего, так же, как и сестры Наполеона, хотя Мюрату и удалось выбить для себя пост Великого адмирала. В обиход снова вернулся старинный титул маршала Франции, и среди тех, кто его удостоился, оказались Иоахим и Бернадот. Кроме того, на свет божий вытащили целый набор сопутствующих титулов: Верховный канцлер и Верховный казначей империи, Великий маршал двора, Главный конюший. Главный камергер. Главный распорядитель и Главный егерь. Феш стал Главным раздатчиком милостыни. Помимо них расплодились бесчисленные камергеры и нижние придворные чины. Превращение Первого консула в императора было предано осмеянию со стороны европейских коронованных особ. На них не произвела ровно никакого впечатления литургическая пантомима императорской коронации, которая должна была состояться в Соборе Парижской богоматери. Как, впрочем, и на термидорианскую буржуазию, для которых консулат был первым из «золотых веков». Во Франции иногда его сравнивают с правлением короля Генриха IV, который, подобно Наполеону, заново воссоединил страну, истерзав религиозными войнами, принес ей мир и процветание, и чье имя до сих пор с любовью вспоминают французы. Но, в отличие от Наполеона, Генрих был убит, прежде чем сумел ступить на путь агрессии за ее пределами. Империи, выросшей из консульства, было уготовано стать веком славы, купленной, в конечном итоге, ценой катастрофы. Это еще раз доказывает, что, хотя император и был любителем рисковать по-крупному, неизменно при этом жульничая, одновременно он был из рук вон плохим игроком. Его непрочное положение проявляло себя в самых простых вещах. По рассказам Фуше, Наполеон хранил в подвалах Тюильри (под павильоном Марсан) огромные горы золота — не менее 500 миллионов франков, которые ему удалось накопить из того, что Франция вытребовала в иностранной валюте у покоренных ею стран, и ежедневно с алчным блеском в глазах, который бывает у разбойника при виде награбленного, наблюдал за ростом сокровища.

Непрочность положения не помешала Бонапартам воспользоваться ситуацией в своих интересах. В 1806 году Жером сравнивал в письме Люсьену «нашу семью и семейство Бурбонов». Как замечает Питер Гейль, «ничто нас так не поражает, как та легкость, с которой Бонапарты освоились со своим высоким положением…, этот головокружительный взлет, хотя никто из них ни в малейшей мере не страдал от головокружения. Кажется, они так и не поняли, что без гения брата они ничто». Наполеон подчас был способен напомнить им об этом сердито и без обиняков. Например, когда Жозеф пытался подчеркнуть свои «права», угрожая, что не явится на императорскую коронацию, чем уязвил Наполеона в самое чувствительное место своей жадностью к власти, тот вспылил: «Если ты не придешь, то станешь моим врагом. Но какую армию ты поведешь против меня? У тебя ведь ничего нет, и если действительно дойдет до этого, я уничтожу тебя». Жозеф присмирел, но сколько раз Наполеон все уступал ему, и сколько раз он еще будет это делать снова и снова из-за своей неразумной слабости перед семейными узами (если хотите, можете назвать эту слабость корсиканской).