Семья Мускат - [37]
«Чем более жесток тиран, — сказал он себе, — тем больше его славят. Человечество любит убийц».
Он попробовал отвлечься и стал читать дальше. Но мысли одолевали его. Что ж это за мир, где постоянные убийства, грабежи, преследования — в порядке вещей и где в то же самое время воздух сотрясается от пышных фраз о справедливости, свободе, любви? А что делает он? Штудирует элементарные школьные учебники в надежде, что когда-нибудь — быть может, лет через десять — ему удастся получить диплом. Так вот во что выродились его юношеские мечты? Кто же он тогда? Пустое, бессмысленное существо с пустыми, бессмысленными идеями?
Он встал и подошел к окну. Вынул из жилетного кармана часы в никелевом корпусе; была половина четвертого, но уже сгущались ранние зимние сумерки. Во дворе, куда выходило его окно, стояла полная тишина. Из треугольника неба, открывавшегося его взору из-за обступивших крыш, сыпал мелкий снег. На крыше напротив взгромоздилась на флюгер ворона; на фоне бледного неба она казалась голубоватой; впечатление было такое, будто ворона вперилась в бескрайние просторы потустороннего мира. По самому краю крыши, вдоль водосточной трубы осторожно кралась кошка. Внизу, во дворе, над баком с мусором склонилась, копаясь в отбросах, нищенка с мешком за плечами. Вытащила крюком какое-то тряпье и сунула его себе в мешок. Подняла изможденное, морщинистое лицо и, глядя на окна, тоненьким голоском пропела: «Кости покупаю. Лохмотья и кости. Кости, кости».
Аса-Гешл прижался лбом к оконному стеклу. Когда-то ведь и она тоже была молодой, подумал он, да и бык, чьи кости она собирает, был когда-то теленком, скачущим по зеленому лужку. Время все превращает в отбросы. И никакой философии это не изменить.
Он растянулся на кровати и закрыл глаза. И Адаса состарится тоже. Состарится и умрет, и труп ее пронесут по Генсье на кладбище. А если бы времени не существовало, она была бы трупом уже сейчас. Какой тогда смысл в любви? К чему ее домогаться? Зачем печалиться оттого, что она невеста Фишла? Безразличие йога — вот чего так ему не хватает. Войти в нирвану еще при жизни.
Он задремал. Разбудил его пронзительный звонок в дверь. Через мгновение звонок повторился. Вновь наступила тишина, а затем раздался стук — на этот раз в дверь его комнаты. Аса-Гешл встал с постели. Должно быть, он погрузился в глубокий сон. Руки и ноги у него так затекли, что он их не чувствовал. Потолок, мерещилось ему, уходил в небо, стены расступились. За стеклянной дверью проступали чьи-то силуэты. Он знал, что должен что-то сказать, но не мог подыскать нужных слов. Наконец он выкрикнул:
— Я здесь!
Дверь открылась, и в дверном проеме возникла голова Гины.
— К вам какая-то молодая особа, — сказала она. — Она может зайти?
Лицо Гины исчезло, и в комнату в меховом жакете, в бархатном берете и в шерстяных носках поверх чулок вошла Адаса. Щеки на морозе раскраснелись. На плечах таяли снежинки. В руках она держала сумочку и тоненькую книжку в красной обложке. Пока Гина не закрыла у нее за спиной дверь, она продолжала стоять на пороге.
— Ты смотришь на меня так, словно не узнаешь, — сказала она по-польски.
— Конечно, узнаю, Адаса.
— Ты спал, я тебя разбудила.
— Нет, нет, просто я не ожидал…
— Почему ты не приходишь? Я решила, что ты заболел.
— Нет, я не заболел. Пожалуйста, садись.
— Я ждала, что ты придешь на урок, а ты исчез. Твой адрес мне дал дядя Абрам.
Они помолчали. Аса-Гешл знал, что просто так Адаса бы не пришла, но в чем цель ее визита, он пока не догадывался.
— Я уж решила, что чем-то тебя обидела… — раздался вновь ее голос.
— Что ты, как ты можешь меня обидеть?
— Ты ведь даже не позвонил.
— Мне запретили ходить к тебе, — сказал Аса-Гешл.
— Кто запретил?
— Твой дед. Не то чтобы запретил, но сказал, что ты выходишь замуж.
— О, это неправда! — Адаса присела на край стула, сдернула с руки перчатку, потом натянула ее опять. — Может, ты сейчас занят, — сказала она после паузы. — Мне, наверно, лучше уйти.
— Пожалуйста, не уходи.
— Мне казалось, что нас связывают не только уроки, но и дружба. Я каждый день допытывалась у Шифры, звонил ли ты. И дядя Абрам тоже тобой интересовался.
— Что это за книга? — спросил Аса-Гешл, словно стремясь сменить тему.
— Кнут Гамсун, «Виктория».
— Роман?
— Да.
Последовала очередная пауза. Затем Адаса сказала:
— Ты, я вижу, теперь занимаешься сам?
— А что мне остается? Но боюсь, не справлюсь: экзамены, учебники… Я уже не в том возрасте.
— Не бросать же задуманное!
— А почему бы и нет? К чему все это? Бывает же, что покоряешься судьбе.
— Какой же ты пессимист! Я, впрочем, тоже не в лучшем настроении. Против меня ополчились все: дедушка, папа, даже мама.
— Что им от тебя надо?
— Сам знаешь. Но я не смогу…
Она хотела сказать что-то еще, но осеклась. Встала и подошла к окну. Аса-Гешл двинулся за ней и встал рядом.
За окном опускались сумерки. Снег падал медленно, раздумчиво. В окнах напротив зажегся свет. Послышался легкий шум, не громче дуновения ветра, шуршания листьев в лесу. Аса-Гешл затаил дыхание и закрыл глаза. Ах, если б солнце застыло на небосклоне, как оно застыло для Иисуса Навина, если б сумерки никогда не кончались и они, он и Адаса, могли бы вот так, целую вечность, стоять рядом у окна!
Роман нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991) «Поместье» печатался на идише в нью-йоркской газете «Форвертс» с 1953 по 1955 год. Действие романа происходит в Польше и охватывает несколько десятков лет второй половины XIX века. Польское восстание 1863 года жестоко подавлено, но страна переживает подъем, развивается промышленность, строятся новые заводы, прокладываются железные дороги. Обитатели еврейских местечек на распутье: кто-то пытается угнаться за стремительно меняющимся миром, другие стараются сохранить привычный жизненный уклад, остаться верными традициям и вере.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня звали лгуном, — вспоминал Исаак Башевис Зингер в одном интервью. — Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же».«Мешуга» — это своеобразное продолжение, возможно, самого знаменитого романа Башевиса Зингера «Шоша». Герой стал старше, но вопросы невинности, любви и раскаяния волнуют его, как и в юности. Ясный слог и глубокие метафизические корни этой прозы роднят Зингера с такими великими модернистами, как Борхес и Кафка.
Эти рассказы лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера уже дважды выходили в издательстве «Текст» и тут же исчезали с полок книжных магазинов. Герои Зингера — обычные люди, они страдают и молятся Богу, изучают Талмуд и занимаются любовью, грешат и ждут прихода Мессии.Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня называли лгуном. Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же.Исаак Башевис ЗингерЗингер поднимает свою нацию до символа и в результате пишет не о евреях, а о человеке во взаимосвязи с Богом.«Вашингтон пост»Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии по литературе, родился в польском местечке, писал на идише и стал гордостью американской литературы XX века.В оформлении использован фрагмент картины М.
Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии, родился в Польше, в семье потомственных раввинов. В 1935 году эмигрировал в США. Все творчество Зингера вырастает из его собственного жизненного опыта, знакомого ему быта еврейских кварталов, еврейского фольклора. Его герои — это люди, пережившие Холокост, люди, которых судьба разбросала по миру, лишив дома, родных, вырвав из привычного окружения Они любят и ненавидят, грешат и молятся, философствуют и посмеиваются над собой. И никогда не теряют надежды.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу вошли лучшие рассказы замечательного мастера этого жанра Йордана Йовкова (1880—1937). Цикл «Старопланинские легенды», построенный на материале народных песен и преданий, воскрешает прошлое болгарского народа. Для всего творчества Йовкова характерно своеобразное переплетение трезвого реализма с романтической приподнятостью.
«Много лет тому назад в Нью-Йорке в одном из домов, расположенных на улице Ван Бюрен в районе между Томккинс авеню и Трууп авеню, проживал человек с прекрасной, нежной душой. Его уже нет здесь теперь. Воспоминание о нем неразрывно связано с одной трагедией и с бесчестием…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881—1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В первый том вошел цикл новелл под общим названием «Цепь».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
В 5 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли рассказы 1860-х — 1880-х годов:«В голодный год»,«Юлианка»,«Четырнадцатая часть»,«Нерадостная идиллия»,«Сильфида»,«Панна Антонина»,«Добрая пани»,«Романо′ва»,«А… В… С…»,«Тадеуш»,«Зимний вечер»,«Эхо»,«Дай цветочек»,«Одна сотая».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.