Семья Мускат - [2]

Экипаж свернул на Гжибовскую площадь, и внезапно все изменилось. Теперь по тротуарам сновали евреи в лапсердаках и камилавках и еврейки в накинутых на голову поверх париков шалях. Изменились даже запахи. В воздухе запахло рынком — гнилыми фруктами, лимонами, чем-то сладковатым и терпким, чем-то таким, что невозможно распознать и что ударяет в нос, лишь когда возвращаешься сюда после долгого отсутствия. Шум на улице стоял невообразимый. Уличные торговцы нараспев выкрикивали свой товар — пирожки с картошкой, горячий нут, яблоки, груши, венгерские сливы, черный и белый виноград, арбузы — целиком и кусками. Хотя вечер выдался теплый, купцы сидели в пальто, на поясе у них висели большие кожаные мешки с деньгами. Торговки восседали на коробках, скамейках и на порогах. Прилавки освещались фонарями или же мигающими в темноте, торчащими из корзин с товаром свечками. Покупатели вынимали фрукты, мяли пальцами или надкусывали, облизывая губы, чтобы ощутить их вкус. Продавцы взвешивали покупку на жестяных весах.

«Золото, золото, золото!» — выкрикивала завернутая в шаль женщина, стоявшая за корзиной с мятыми апельсинами.

«Сладенькие! Сладенькие!» — твердила нараспев толстая девица, обхватив обеими руками корзину с заплесневевшей сливой.

«Вино, вино, вино! — истошно кричал краснолицый, рыжеволосый коробейник, торговавший гнилым виноградом. — Хоть ешь, хоть пей! Кусай, покупай!»

Посреди улицы грузчики тянули тяжело груженные телеги. Большие, с низким крупом лошади били подкованными железом копытами по булыжной мостовой, высекая из нее искры. Носильщик в шапке с медной бляхой нес корзину с углем, привязанную к его плечу толстой веревкой. Дворник в клеенчатой кепке и в синем фартуке подметал мостовую длинной метлой. Из дверей еврейских школ высыпали мальчишки: из-под восьмиугольных шапочек выбивались локоны, залатанные штаны выглядывали из-под длинных сюртуков. Мальчишка в надвинутой на глаза кепке продавал новогодние календари, громким голосом расписывая свой товар. Какой-то юнец в лохмотьях, растрепанный, с испуганными глазами, стоял у коробки с молитвенными шалями, тфилинами, молитвенниками, ханукальными жестяными подсвечниками и амулетами для беременных женщин. Карлик с огромной головой бродил по рынку, помахивая связкой кожаных хлыстов и демонстрируя, как надо наказывать непослушных детей. На прилавке, освещенном карбидовой лампой, лежали связки еврейских газет на идише, дешевые романы и книги по хиромантии и френологии. Реб Мешулам выглянул из окна экипажа и заметил:

— Земля обетованная, а?

— Почему они ходят в таких лохмотьях? — с брезгливой гримасой спросила Аделе.

— Здесь так принято, — не без некоторого раздражения ответил реб Мешулам. В эту минуту он едва сдержался, чтобы не рассказать жене и падчерице, что ему памятно то время, когда строились эти высокие здания, что он и сам немало сделал для этих мест, что много лет назад по вечерам здесь было темно, как в Египте, а по улицам разгуливали овцы и куры. Но во-первых, времени на воспоминания не оставалось — они уже подъезжали к дому, а во-вторых, реб Мешулам был не из тех, кто возносит себе хвалу или вспоминает прошлое. Он понимал, что для сидящих с ним рядом женщин Варшава — город чужой, и на какую-то долю секунды вдруг пожалел, что поспешил с женитьбой. А виноват во всем Копл, подумал он про себя. Копл, его управляющий, взял над ним слишком большую власть.

Экипаж остановился у ворот дома реб Мешулама. Лейбл первым спрыгнул с козел, чтобы помочь выйти хозяину и женщинам. Вокруг тут же собралась толпа, все старались перекричать друг друга.

— Смотрите-ка, — крикнула какая-то женщина. — А к нам гости пожаловали.

— Кто это пугало? — крикнул мальчишка в рваных брюках и в бумажном колпаке вместо кепки.

— Что я вижу? — На этот раз женщина крикнула громче, чтобы все слышали. — Старый козел опять женился. Умереть мне на этом месте!

— Ой, мамочки, это уж слишком! — взвыла толстая девица, прижимая корзину со свежими булками к груди.

— Эй вы, дорогу! — во весь голос крикнул Лейбл. — Чего столпились? Сборище идиотов! Чума вас разрази!

И, расталкивая собравшихся, он понес три саквояжа к ступенькам, ведущим в квартиру реб Мешулама. Ему на помощь пришли дворник с женой. Босоногий мальчишка в спадавших штанах пулей выскочил из толпы, подбежал к лошади и выдернул у нее из хвоста несколько волосков. Лошадь вскинулась.

— Эй ты, ублюдок! — прикрикнула на него дочка булочника. — Руки бы тебе оторвать!

— А тебе — ноги, шлюха двухкопеечная! — не остался в долгу мальчишка.

Роза-Фруметл поспешила увести дочь с улицы, чтобы та не слышала всей этой грязной ругани. И вскоре все трое — сам реб Мешулам, его жена и падчерица — вошли в дом и поднялись по лестнице в квартиру Мускатов.

2

Домоправительница Наоми и ее помощница Маня готовились к приезду хозяина с того самого дня, как получили от него телеграмму. Сегодня они оделись во все самое лучшее и зажгли свет в гостиной, в библиотеке, в кабинете хозяина дома, а также в столовой и в спальне — реб Мешулам любил, чтобы в день его возвращения света в квартире было побольше. Квартира была большая, двенадцатикомнатная, но шесть комнат, с тех пор как умерла его вторая жена, стояли запертыми.