Семья Машбер - [228]
— Дело в том, — начал он неожиданно, но, очевидно, обдумав еще в трезвом состоянии то, что скажет, — что я бы вам посоветовал, если бы вы меня спросили, как можно скорее покинуть город и больше здесь не оставаться. Вас ждут большие неприятности, — продолжал Шмулик. — Нет, хуже того, — сказал он и осекся, видимо не желая произнести нехорошее слово, поскольку рядом с ним находился Лузи. — Уже подбирают людей. Нанимают «бойцов» против вас… Вы представляете себе, что это значит? — заговорил Шмулик более свободно, давая понять, что произойдет нечто ужасное, если на Лузи нападут наемники… вроде него самого, с такими вот руками, как у него…
Шмулик сжал и показал кулак и, разглядывая это орудие своего ремесла, мысленно оценивал его размеры, мощь и силу удара, который он способен нанести.
— С таким предложением, — продолжал Шмулик, — ко мне уже обращались… Меня уговаривали, убеждали и обещали очень хорошую плату — задаток до того, как я возьмусь за дело, и, разумеется, приличную сумму после того, как я выполню требуемое. Положим… Черт бы взял ихнего батьку с прабатькой!.. — сорвалось у Шмулика ругательство, чего он в присутствии Лузи никогда себе не позволял. — Положим, не на такого напали. Не доживут они и не дождутся, что я соглашусь взяться за подобную пакость. Пусть у меня лучше руки отсохнут!
Да, — продолжал Шмулик, — со мной разговоры велись впустую. Но я не ручаюсь, что они не найдут других охотников, которые согласятся… А тогда я, при всем моем желании и как бы дороги вы мне ни были, ничем помочь не смогу. Те люди окажутся сильнее меня, их будет больше… Предупреждаю вас, ради Бога, если дорога вам жизнь — постарайтесь избежать грозящей вам опасности.
Опасность серьезная! — добавил он, и при этом его здоровый глаз был трезвым и ясным, как у всякого, кто желает уберечь друга от нависшей над ним угрозы.
Лузи слушал и все время недоверчиво поглядывал на Шмулика, желая уяснить себе, говорит ли тот с пьяных глаз или рассуждает трезво. Убедившись в том, что дело серьезно, Лузи собирался поблагодарить Шмулика и расспросить его о кое-каких подробностях. Но в тот момент, когда Лузи хотел заговорить, а Шмулик, сидевший против него на стуле, приготовился слушать, на пороге показался Сроли, вошедший из соседней комнаты. На лице у него было такое выражение, словно сообщение Шмулика было обращено не только к Лузи, но и к нему, Сроли, все слышавшему из-за стены. Тогда Лузи уже не стал говорить, так как вместо него слово взял Сроли, который обратился не к Шмулику, чтобы расспросить его еще о чем-то, а к Лузи.
— Я хочу знать, — сказал Сроли, не глядя на Шмулика, — поняли ли вы смысл слов, которые сейчас были к вам обращены, и думаете ли вы по-прежнему, что нож, висящий на волоске над вашей головой, так и останется чудом висеть… Я хочу знать, намерены ли вы и впредь испытывать Провидение, которое запрещает людям так вести себя и предписывает им в случае опасности предпринимать меры, требуемые здравым человеческим рассудком. Не лучше ли последовать данному вам совету и не медлить, не откладывать того, что давно уже вами решено?
— Да, — сказал задумчиво Лузи, и в его голосе чувствовалось раскаяние в том, что до сих пор он, пожалуй, чересчур легкомысленно относился к предупреждениям Сроли.
— Хорошо! — пробормотал Сроли, довольный тем, что посещение Шмулика имело успех. Возможно, Шмулик явился к Лузи по собственной своей инициативе, а возможно, не без тайного содействия Сроли.
На Шмулика Сроли не смотрел и сейчас, как не смотрел на него при входе в комнату, словно того здесь не было, и стула, на котором Шмулик сидел, тоже не было, и слова, которые он произнес только что, исходили бы не от него, а от стен. Сроли знал, что Шмулик сейчас спит, что после того, как он в хмельном состоянии сообщил Лузи все, что следовало сообщить, у него сил не хватит оставаться бодрствующим и он тут же уронит голову на грудь и уснет.
Так оно и было. У Шмулика не осталось больше ни мыслей, ни чувств; он не следил за тем, что происходило между Лузи и Сроли, и, уронив голову на грудь, уснул. Лишь время от времени он вскрикивал во сне или бормотал ругательства: «Не доживут, не дождутся… Надеялись натравить меня и переманить на свою сторону…»
Сроли, видя, что Шмулик спит и что Лузи собирается наконец выполнить то, что он до посещения Шмулика откладывал в долгий ящик, использовал этот момент раздумий и раскаяния Лузи и спросил его тихо:
— Стало быть, когда?..
— Когда вы, Сроли, захотите… За мной дело не станет, — ответил Лузи, передавая таким образом решение вопроса об уходе из города на усмотрение Сроли.
И хорошо, что он так решил, потому что время уже настало… Тут мы добавим еще несколько слов — не столько к самому повествованию, сколько ради лирического отступления.
Вечер, когда Шмулик пришел к Лузи, был уже по-настоящему весенним. Такие вечера следуют за первым веселым громом, когда земля раскрывается, или же предшествуют грому, который не сегодня-завтра грянет из разгулявшихся, всполошенных, молниеносно проносящихся, освежающих дождевых туч. Во всех домах уже были выставлены двойные рамы, у Лузи тоже. Шмулик долго сидел с опущенной головой, погруженный в сон. Потом он очнулся, испуганно осмотрелся по сторонам и понял, что ему пора уходить. Ни с кем не попрощавшись, он тихо вышел из комнаты Лузи.
Важнейшая часть литературы на идише — литературная сказка, в которой традиции средневековой книжности и фольклорные мотивы соединились с авангардными тенденциями XX века. Этот сплав придает еврейской сказке особое, только ей присущее своеобразие. В этот сборник включены произведения классиков еврейской литературы — Ицхока-Лейбуша Переца, Мани Лейба, Ицика Мангера, а также писателей, мало известных в России: мистика Дер Нистера, фольклориста Ан-ского, модерниста Мойше Бродерзона. Многие произведения переведены с идиша на русский впервые.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.