Семья Берг - [15]

Павел слушал его громкий голос, сидя в седле, и, как всегда, думал: «Складно говорит комиссар». А Мехлис продолжал:

— Мы делаем рреволюцию и будем прродолжать делать! А мы не остановимся, пока не освободим от белогваррдейцев, поляков и разных атаманов всю нашу стрррану. А потом прродолжим рреволюцию в дрругих стрранах, пока не будет миррровая ррреволюция. Да здррравствует мирровая ррреволюция! Урра, товаррищи!

Жители молчали, не зная, как реагировать. Стоявший возле тачанки невзрачного вида мужичок почесал затылок и как бы про себя, вполголоса сказал с украинским акцентом:

— Нэ будэ мировая рэволюция.

Мехлис услышал, перегнулся к нему:

— Товаррищ, эй, вы, товаррищ, почему вы сказали, что не будет мирровой рреволюции?

Хохол, неспешно и немного саркастически посмотрев на него, ответил:

— Жидив не хватит.

Даже велеречивый комиссар Мехлис не сразу нашелся, что сказать. Это звучало и глупо, и оскорбительно. Павел разозлился и подъехал к мужику.

— Эй, ты, почему сказал «жидов», а? Думал комиссара обозвать, а?

Мужичок попятился от коня:

— А ты нэ замай, нэ замай.

— А ты думаешь, кто я? Кто, я тебя спрашиваю?

— Да кто же ты — хлопец.

— А какой я хлопец?

— Откуда мне знать. Мы люди темные.

— Ты не хитри, отвечай — какой я хлопец?

— Ну, по виду ты русский хлопец.

— Ага! А вот и нет — я еврей.

— Чтой-то не верится, — мужик еще удивленней стал чесать затылок.

Мехлис потом, наедине, сказал Павлу:

— Молодец, Пашка, что прроучил его.

— Что же он обзывается, падла? Мать его!.. Мне за тебя и за всех нас, евреев, обидно было.

— Горячий ты. А я тебе только опять скажу — я не еврей.

— А кто же ты?

— А я коммунист, большевик.

Пораженный Павел опять замолчал: как это можно поменять происхождение на убеждения?

Той же ночью мужичок, предсказывавший провал мировой революции из-за нехватки евреев, получил возможность удивиться высокому рыжеватому парню еще раз: он увидел, как этот самый молодой хлопец, называвший себя евреем, лихо отплясывал перед девками на кругу «русского» вприсядку. И позже мужичок слышал, как на сеновале тот же хлопец баловался с одной из девок. Она подкидывалась под ним так, что сено взлетало вверх, и стонала:

— Родимый, еще, еще!..

Хохол покачал головой:

— Ишь ты, говорит, будто жид, а девок портит, что твой казак.

Молодые девчата и женщины вешались на Павла, как только видели его рост и курчавые светлые волосы. Но сами они его не очень интересовали. В походной боевой жизни и при постоянной возможности быть убитым или стать калекой он совсем не интересовался женщинами и не думал связывать себя ни с одной из них. Порченых девок попадалось на его пути много, да он и сам их портил. Но забывал на следующий день.

* * *

Во время Гражданской войны, кроме идеологически направленных «красных» и «белых», выделилась третья сила — крестьяне, которые потом стали называть себя «зелеными». У них не было другой идеологии, кроме желания спокойной трудовой жизни на земле. Но именно этим им мешали заниматься — и красные, и белые. Многие из бойцов, сражавшихся с Павлом, крестьяне, были против белых, но и не за красных, дезертировали, отказывались вступать в армию. Хотя земля была отдана крестьянам с первого дня захвата власти, но через полгода — 9 мая 1918 года — был издан декрет о предоставлении комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий — отбирать у крестьян излишки зерна. Фанатично настроенные большевики превратили это в грабеж, отбирая у крестьян все. Тогда крестьяне стали собираться в отряды под старинным лозунгом атамана Стеньки Разина «Земля и воля» и под новым — «Советы без коммунистов», а называть себя начали «зелеными». Под руководством «батьки» Махно 30-тысячная армия «зеленых» сражалась с немцами, с белыми, с красными. Но в конце концов в 1921 году они были окружены и уничтожены красными. Сам Махно сбежал в Румынию.

Войну красных с крестьянами называли тогда «малой гражданской». По деревням проводился жестокий террор, а затем наступил голод: в стране голодало сорок миллионов людей. Система распределения продуктов была переведена в сеть государственных главков, количество чиновников выросло до четырех миллионов. Был выдвинут лозунг: «Кто не работает, тот не ест», но тем, кто работал, еды тоже доставалось мало. Рабочим вместо денег выдавали талоны на питание.

Изредка до Павла доходили разговоры о терроре, он не мог понять — за что же тогда боролась Красная армия, да и он сам? Спросить ему, кроме комиссара Мехлиса, было не у кого.

— Левка, объясни ты мне — зачем нужна такая жестокость против своих же граждан?

— Ты отсталый элемент, Пашка. Какая такая жестокость? — это требование времени, мы просто восстанавливаем историческую справедливость. Вот если бы ты вступил в партию большевиков, ты бы сразу стал лучше разбираться в обстановке.

Но Павел Берг никак не мог представить себе, как принадлежность к партии способна помочь уровню понимания. Разве только ему придется повторять за всеми большевиками все то, что они говорят. Но для этого нужно отучиться думать самому, а думать ему как раз нравилось все больше; повторять же за другими он не любил: ему хотелось жить своим, а не чужим умом.