Семнадцать мгновений Москвы - [6]
В «Пирогах» (мне сказали) собираются молодые московские поэты и, бывает, состязаются с самим «отцом-основателем». Сегодня как раз такой день. Я порадовался удаче.
Поэты и поклонники набились в какой-то дальний каземат, куда я не смог протиснуться. Пришлось стоять в проходе, поминутно получая тычки. В самом каземате какие-то девушки неестественными голосами читали толпе свои стихи. Общая их интонация была такая, что я понял: мир – это мерзкая и гнусная клоака, в которой страдают, смердят и гниют заживо эти самые девушки, тоже, кстати, мерзкие, гнусные и полуразложившиеся от пороков. Еще в стихах как россыпь шариков пинг-понга многозвучно цокали аллитерации и подвывали ассонансы. Метафорика была столь изысканно-уродлива, что на ее фоне «Цветы зла» почти не отличались от «Дафниса и Хлои».
Я бы не сказал, что публика корчилась от отвращения или стонала от восхищенья. Реакция была как на нечто привычное. Из центра зала, из-за стола, где громоздилась подвыпившая компания, время от времени раздавались насмешки. Ведущий вечера одергивал распоясавшихся. Девушки-поэты на насмешки не огрызались, как положено поэтам, а тривиально обижались. Какой-то пожилой мужчина сердито протолкался к выходу с видом мэтра, которого эта неотесанная деревенщина даже не может признать. Рядом со мной люди приходили и незаметно уходили. Наиболее деликатные перед уходом вытягивали шеи и глядели поверх голов, словно им обязательно надо было хоть раз увидеть поэтов, чтобы запомнить навек. Негромкие переговоры вокруг в основном касались тем «где такой-то?» и «ты потом куда?». Невидимый мне ведущий что-то вещал о поколении «после «Вавилона»», а я и про поколение до него не слыхал. Мне стало не интересно, потому что собственно поэзии здесь я так и не встретил. Одно только самовыражение – и говорящих, и слушающих. А быть единственной внимающей публикой среди самовыражающейся творческой молодежи мне и раньше делалось скучно.
В трапезных, мимо которых я прошагал на выход, уже сдвигали столы в общую кучу, а среди сидящих и пьющих наиболее горячие уже стаскивали через голову свитера и кофты. Судя по мату и веселью, если здесь и была поэзия, то в духе простоты и скабрезности Вийона. В общем, тематически другая, чем на вечере. Я ушел – и не увидел самого интересного. Мне только потом рассказали, что произошло.
Этот загадочный человек, придумавший «Пироги», все-таки пришел и прочитал стихи. Свои строчки, присылаемые «сэмээсками», он нахально читал прямо с экрана телефона. Вот это была сила. Жаль, что я не увидел. Девушки-поэты до такого жеста не дотягивали даже вместе со своим апокалипсисом.
А с другой стороны… Уйти меня обязывала стилистика, которой я тут облучился. Ведь все самовыражаются, и я тоже должен. Если уж мне скучны девушки-поэты и конец света, если я ничего не знаю о современной поэзии, а представления о поэтических вечерах в ресторанах у меня не идут дальше хрестоматийной «Бродячей собаки», то и самовыразиться я могу лишь по-провинциальному глупо: просто уйти. Ладно хоть еще дверью не хряснул.
Потому что не было здесь никакой поэзии, никакого искусства. На узких просторах помпезного Третьяковского проезда был вызывающий перформанс человека здешнего круга – сам ресторан «Пироги». А начинкой пирогов здесь были маленькие перформансы пришедших на поэтический вечер. Эдакая матрешка масштабов. И мне не хочется узнавать, каким по счету я могу здесь быть вкладышем.
КЛУБ «КИТАЙСКИЙ ЛЕТЧИК ДЖАО ДА»
При входе билетов не давали, а специальной машинкой ставили на запястье какую-то невидимую печать. Она то ли в темноте должна фосфоресцировать, то ли проявляться в инфракрасном свете (а может, в жестком излучении при ядерном взрыве). Моя рука тайком от меня сама собой сразу вытерлась о штанину. Что это за печать такая? «666», наверное. Меня же в вертеп привели – в ночной клуб «Китайский летчик».
В провинции ночной клуб – непременно вертеп. Провинциальные мерки невольно применяешь и к столице. Первая мысль, когда попадаешь в Москву: «Господи, как бы не пропасть!..» И дело не в толпе на улицах, не в метро и неграх. Дело в мифе о том, что в Москве чуть ли не всё – неведомое «ноу-хау». Тот же «Китайский летчик», к примеру.
Да нет, не всё – «ноу-хау». Скажем, в Перми, где я живу, молодые поэты-авангардисты тоже создавали нечто подобное «Китайскому летчику». Только их ночной клуб назывался «Сбитый летчик». Впрочем, «как вы судно назовете, так оно и поплывет». Не знаю, на какой стадии воплощения этот проект сдох, но Китайский Летчик воистину был сбит до подлета к Перми. Если же судить о Москве по иномаркам, рекламам и брэндам, которые для всей России едины, словно геометрия Евклида, то будто вообще из дома не выезжал. И студенческая молодость, кстати, столичным ноу-хау тоже не является. В общем, в «Китайском летчике» я себя почувствовал почти как на родине…
… на которой, правда, еще не бывал. Но все здесь знакомо, словно так и должно быть. И низкий потолок с какими-то перекрещивающимися балками, и провинциально-жесткие скамейки под задом, и разнокалиберные стулья-табуретки, будто в общаге на дне рождения у приятеля. И молодежь вокруг была веселая и – не побоюсь этого слова – какая-то приличная. Я не обнаружил «Идущих вместе» в красных майках с Путиным на пузе, байкеров в касках с рогами и насупленных, бритоголовых скинхэдов (если по TV идет речь о молодежи, то про них только и рассказывается). За соседним столиком даже в шахматы играли. В провинции шахматы давно стали игрой, так сказать, интимной. У нас в уютных двориках, заросших лопухами, не сидят за клетчатыми столиками пионер с пенсионером, как показывают в кино. И даже с домино, и даже с водкой не сидят. У нас сидят только кучи лысых подростков с одной бутылкой пива на каждые шестнадцать человек. В «Летчике» рядом со мной тоже пили пиво. Но пивная компания не раздвигала собою всю остальную публику по стенам, словно зонтик, раскрытый в автобусе. Вот это, может, и есть ноу-хау.
Специальное издание к премьере на телеканале "РОССИЯ". СЕРГЕЙ УРСУЛЯК — один из самых известных российских режиссёров, создавший целый ряд масштабных экранизаций. "Ликвидация", "Жизнь и cудьба", "Тихий Дон" стали культовыми и принесли своему создателю заслуженную славу. Роман АЛЕКСЕЯ ИВАНОВА вызвал горячий интерес широкой читательской аудитории и получил премию "Книга года", а сам автор стал лауреатом Премии Правительства России. Писатель и режиссёр воссоздают образ яркого и сложного периода в истории нашей страны — "лихих девяностых".
«Жаркое лето 1980 года. Столицу сотрясает Олимпиада, а в небольшом пионерском лагере на берегу Волги всё тихо и спокойно. Пионеры маршируют на линейках, играют в футбол и по ночам рассказывают страшные истории; молодые вожатые влюбляются друг в друга; речной трамвайчик привозит бидоны с молоком, и у пищеблока вертятся деревенские собаки. Но жизнь пионерлагеря, на первый взгляд безмятежная, имеет свою тайную и тёмную сторону. Среди пионеров прячутся вампиры. Их воля и определяет то, что происходит у всех на виду. “Пищеблок” – простая и весёлая история о сложных и серьёзных вещах.
Города Ёбург нет на карте. В Советском Союзе был закрытый промышленный город-гигант Свердловск, в России он превратился в хайтековский мегаполис Екатеринбург, а Ёбург – промежуточная стадия между советской и российской формациями. В новой книге Алексея Иванова «Ёбург» – сто новелл о Екатеринбурге на сломе истории: сюжеты о реальных людях, которые не сдавались обстоятельствам и упрямо строили будущее. Эпоха перемен порождала героев и титанов, и многих из них вся страна знала по именам. Екатеринбург никогда не «выпадал из истории», всегда решал за себя сам, а потому на все жгучие вопросы эпохи дал свои собственные яркие ответы.
В эпоху великих реформ Петра I «Россия молодая» закипела даже в дремучей Сибири. Нарождающаяся империя крушила в тайге воеводское средневековье. Народы и веры перемешались. Пленные шведы, бухарские купцы, офицеры и чиновники, каторжники, инородцы, летописцы и зодчие, китайские контрабандисты, беглые раскольники, шаманы, православные миссионеры и воинственные степняки джунгары – все они вместе, враждуя между собой или спасая друг друга, творили судьбу российской Азии. Эти обжигающие сюжеты Алексей Иванов сложил в роман-пеплум «Тобол».
«Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный», – написал Пушкин в «Капитанской дочке»… и убрал из романа главу с этими словами. Слова прекрасные, но неверные. Русский бунт вовсе не бессмысленный. Далеко не всегда беспощадный. И увидеть его – впечатление жестокое, но для разума и души очистительное.Бунт Емельяна Пугачёва сотрясал Российскую империю в 1773–1775 годах. Для России это было время абсолютизма и мирового лидерства. Но как Эпоха Просвещения породила ордынские требования восставших? В пугачёвщине всё очень сложно.
«Трое молодых москвичей приезжают на “халтурку” в глухую деревню Поволжья: им надо снять со стены заброшенной церкви погибающую фреску. На фреске – еретическое изображение святого Христофора с головой собаки. Оказывается, деревня в старину была раскольничьим скитом, а “халтурка” – опыт таинственных дэнжерологов, “сапёров” мировой культуры. И во мгле торфяных пожаров утраченная историческая память порождает жуткого Псоглавца – то ли демона раскольников, то ли бога лагерной охраны.Если угодно, это жанровый роман, ужастик про оборотней.
Бестселлер «В поисках правосудия: Арест активов» наглядно показывает, как путинская коррупция и жажда власти стала причиной вмешательства России в президентские выборы в США в 2016 году и войны против Украины.
Густав Маннергейм – одна из самых сложных и драматических фигур в политике XX века: отпрыск обедневшего шведского рода, гвардеец, прожигавший жизнь в Петербурге, путешественник-разведчик, проникший в таинственные районы Азии, боевой генерал, сражавшийся с японцами и немцами, лидер Белого движения в Финляндии, жестоко подавивший красных финнов, полководец, противостоявший мощи Красной армии, вступивший в союз с Гитлером, но отказавшийся штурмовать Ленинград… Биография, составленная на огромном архивном материале, открывает нового Маннергейма.
Александр Степанович Кучин – полярный исследователь, гидрограф, капитан, единственный русский, включённый в экспедицию Р. Амундсена на Южный полюс по рекомендации Ф. Нансена. Он погиб в экспедиции В. Русанова в возрасте 25 лет. Молодой капитан русановского «Геркулеса», Кучин владел норвежским языком, составил русско-норвежский словарь морских терминов, вёл дневниковые записи. До настоящего времени не существовало ни одной монографии, рассказывающей о жизни этого замечательного человека, безусловно достойного памяти и уважения потомков.Автор книги, сотрудник Архангельского краеведческого музея Людмила Анатольевна Симакова, многие годы занимающаяся исследованием жизни Александра Кучина, собрала интересные материалы о нём, а также обнаружила ранее неизвестные архивные документы.Написанная ею книга дополнена редкими фотографиями и дневником А. Кучина, а также снабжена послесловием профессора П. Боярского.
Прежде чем начать выставлять на титульном листе свое имя, Оноре де Бальзак (1799–1850) опубликовал немало сочинений под псевдонимами или вовсе без подписи. Последующие произведения автора «Человеческой комедии» заслонили его раннюю прозу, а между тем многие особенности позднейшей манеры писателя присутствуют уже в этих первых пробах пера. Таков «Кодекс порядочных людей» (1825) — иронический трактат о том, как «не попасться на удочку мошенникам». Мало того что он написан с блеском и остроумием, отличающими произведения зрелого Бальзака; многие из рекомендаций, которые дает автор читателям, жившим почти два века назад, остаются в силе и поныне, поскольку мы и сегодня так же доверчивы, а мошенники по-прежнему изворотливы и изобретательны.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга «Продолжение ЖЖизни» основана на интернет-дневнике Евгения Гришковца.Еще один год жизни. Нормальной человеческой жизни, в которую добавляются ненормальности жизни артистической. Всего год или целый год.Возможность чуть отмотать назад и остановиться. Сравнить впечатления от пережитого или увиденного. Порадоваться совпадению или не согласиться. Рассмотреть. Почувствовать. Свою собственную жизнь.В книге использованы фотографии Александра Гронского и Дениса Савинова.