Семнадцать мгновений летнего дня - [16]

Аккуратно вырезав надпись так, чтобы было непонятно, на чём она выгравирована, мы отправили письмо и, рассудив, что почту люди проверяют в лучшем случае пару раз в день и глупо ждать ответа через минуту после отправки, отправились к Сане через заход Лизы домой – тихонько закинуть вещи. Как её родители до сих пор ничего не заподозрили, я не знаю, но, с другой стороны, мало ли какие бывают родители. Мои так вообще, даже не обратили внимания, что от них сын съехал.

Как назло, на полпути к Сане мы попали под ливень с уклоном в грозу – та ворчала где-то вдалеке, постепенно приближаясь к городу. Ни о каких прогулках речи уже идти не могло, и мы застряли у Шумахера – учили «Лёву» играть в дурака, хрустели гренками с сыром и периодически поглядывали в окно восьмого этажа – как там, просвета между тучами не видно?

Когда все гренки были съедены, а карты надоели, Лиза, привалившись спиной к Шумахеру, вдруг завела речь о ноже. Слово за слово – мы рассказали Сане всю нашу историю, объяснили наконец причину «розыгрыша» в тот день, с Арабом, и оставили делать выводы другу самостоятельно. Шумахер думал не долго и категорично потребовал:

– Нож покажете обязательно!

На том и порешили.

Мгновение седьмое

После этого мы молчали достаточно долгое время, Саня рассеянно тасовал карты – уже бесцельно, не собираясь играть, и вдруг Лиза спросила у меня тихонько:

– А почему ты вместе со мной с ножом… возишься?

Я пожал плечами:

– Нашёл-то его я… то есть, моя нога. А вообще, поначалу просто так, тебе за компанию.

– А теперь?

Я вспомнил свой сон про пыльный восточный город и честно ответил:

– Теперь хочется узнать, что же это за нож. Надписи просто так не делают – значит, за ним целая история стоит о событиях и войне, о которых мы ничего не знаем, даже в школе не учим… А как всё разгадаем – надо будет обязательно вернуть нож его хозяину. Такими вещами не разбрасываются.

Лиза кивнула – согласно и задумчиво.

А я неожиданно попросил у Сани атлас по истории. Шумахер озадаченно дёрнул себя за чуб, потом всё же полез в стол и после продолжительный поисков извлёк на свет Божий истрёпанный за год атлас. Я быстро пролистал его – перед глазами замелькали вехи жизни наших дедов, прадедов, прапрапра… Первая Мировая, Революция, Гражданская, образование СССР, Вторая Мировая, Великая Отечественная, послевоенные Европа, Азия, Африка… и, наконец, вот оно: «Страны Среднего Востока и Южной Азии во второй половине XX – начале XXI в.», и знакомая уже подпись на ярко-оранжевом пятне с тревожными красными стрелками. Афганистан.

Так вот какая ты, восточная страна… А вон и Герат. Словно мало мне было интернета – только увидев своими глазами в школьном атласе, я воочию убедился, что такая страница в нашей истории и впрямь была. Странно… я её совсем не помнил. Наверное, опять на уроке читал хрестоматию по литературе – или что «похудожественнее».

– Думаешь, это вот этот самый Герат? – ткнул пальцем в карту Саня. Я пожал плечами: а почему не он? «Шурави», Герат, надпись по-персидски… Всё сходится.

Факты – сходились. А мы на этом примолкли и разошлись, потому что за окном уже было совсем темно.

Той ночью мне снова снился восточный город. Ещё во сне я подумал, что, может, это и есть тот самый Герат, но следом в памяти всплыло другое слово – Кабул, столица Афганистана. Может, он?..

Потом были высокие-высокие горы и дорога, змеиным следом петляющая по склонам. Жара и пыль. Наверное, мне стоило меньше читать про Афганистан…

Следующий день я провёл как на иголках, то и дело заглядывая в электронную почту, но ответ не приходил. Шумахер был в чистом восторге от ножа, а когда узнал, что он ещё и стреляет – возможно, – заявил, что обязательно из него «жахнет». Как только узнает, как.

Лизка неумолимо выздоравливала. Кашель прошёл, остались сопли и чуть хриплый голос – но уже не севший и не мальчишеский. Нам оставалось только надеться, что Шумахер, в отличие от нас, никогда не задумывался, чем отличаются голоса у мальчиков и девочек, может ли «Лёва» оказаться совершенно не тем, за кого себя выдаёт, и почему говорит теперь так редко и коротко.

А в глазах Лизы я то и дело читал панику. Рано или поздно Шумахер всё равно ведь всё поймёт – не бывает мальчишек, у кого в четырнадцать лет голос не ломается, не даёт «петуха»… Да и чем жарче на улице становилось, тем удивительней выглядело нежелание моего «братца» купаться. И что тогда делать? Мы слишком увязли в этом маскараде, чтобы всё разрешилось безболезненно… Время, до того казавшееся нам бесконечной и совершенно лишней координатой в нашем трёхмерном пространстве, набирало ход и влекло своим мощным течением всех нас к чему-то непростому, трудному, похожему на речной водопад.

«Я боюсь», – писала мне Лизка иногда. Я утешал и объяснял, что Шумахер – отличный парень, и всё будет хорошо, но как, когда и что это будет за «всё», я не знал и даже сам себе плохо верил.

Наконец, нам пришёл ответ от Арабова знакомого, неожиданный и только больше запутывающий ситуацию.

«Добрый день, Михаил!

Прошу прощения за задержку. Фраза, которую вы сфотографировали, переводится примерно, как «Спасибо тебе, советский друг» и, по всей видимости, является дарственной.