Ососкова Валентина
Самый маленький офицер
(Истории одной войны-2)
Огромное спасибо Александру Ходосову – без него этой версии книги не было бы.
Там преданный рай, там проданный рок,
Седьмая вода, седьмая беда,
Опять не одна,
До самого дна…
Янка Дягилева
«Голубая стрела» без сигнальных огней
Разбивает стекло, исчезает в окне,
Твой игрушечный поезд летит под откос,
Только это уже почему-то всерьёз.
Оловянный солдатик на фланге стола,
Ты почти окружён, плохи ваши дела.
Перевяжет сестра рассечённую бровь,
Только это уже настоящая кровь.
Зоя Ященко
Когда Судьба своей волей переносит людей из мирной столицы Российской Империи в земли прошедшей войны – становится на мгновенье не по себе. Всё здесь уже совсем не так, как раньше, и война идёт не оружием на полях сражений, а словами на дипломатических заседаниях… Так кажется, по крайней мере, на первый взгляд.
Если глянуть внимательней, то картина предстанет в новом свете, и будет всё – и покушения на жизнь Великого князя, и приветы из той части прошлого, о котором совсем не помнишь и не хочешь, наверное, помнить, и… Одному из людей Великого князя – всего пятнадцать лет. Тот самый возраст, когда пытаешься разобраться в собственных чувствах, примеряешься к такому понятию как «ответственность» и чудом остаёшься в живых. Тот самый возраст, когда начинаешь искать своё настоящее место в жизни, иногда не доверяя это даже самым близким людям.
Шесть лет назад, впрочем, всё было почти так же, только в рамках не целой жизни, а одного отдельно взятого «ударного батальона особого назначения». Кем может быть ребёнок в том мире, где детства нет и быть не может? Может ли он стать настоящим солдатом – чтобы там, в будущем, по праву считаться самым юным офицером, пусть даже унтер-офицером, Лейб-гвардии?..
Жизнь детдомовца Анатоля Скалеша по прозвищу Тиль была достаточно проста и незатейлива – как и у сотен других таких же мальчишек, которых недавняя война лишила дома и родных. В этой самой жизни были у Анатоля две ценности: рисование – запойная, стихийная, неудержимая страсть – и старший брат. Впрочем, брат этот теперь существовал лишь в его фантазиях. На деле дороги Артёма и Анатоля Скалешей разбежались через год после окончания войны, в то тоскливое время, когда Артёма притаскивали в детдом за ухо из детской комнаты милиции почти каждую неделю, а Анатоль с вежливым восторгом общался с «тётей Анной», мечтая о том, как она его заберёт к себе домой.
Тиль прожил у тёти Анны и её мужа, которого, впрочем, видел всего раз, а потом тот умотал в командировку, ровно месяц. Потом тёте Анне надоело, что мальчик стонет по ночам, просыпаясь от очередного кошмара, закатывает истерики на пустом месте и вечно пачкает рукава рубашки в красках, фломастерах или мелках. Она не знала, что за «песок» просит Тиль, считала слёзы простым капризом… и, в конце концов, сделала закономерный вывод, что она не предназначена для такого подвига, как воспитывать сироту.
В детдоме к тому времени появился новый психолог, а Артём – сбежал с концами, и больше Анатоль о нём не слышал… Новый психолог, Яков Киреин, помог Тилю справиться с двойным ударом, весело прозвал Уйленшпигелем и даже объяснил, почему, и, главное, этот самый Киреин мог дать Анатолю вожделенный «песок» – молочно-белые капсулы, преображающие все чувства и переживания.
Потом психолог же познакомил Тиля с человеком, который помог мальчику воплотить его мечту. Нет, брата Тиль так и не нашёл – зато на девятнадцатом году жизни был уже достаточно известным в Горье художником, жил в собственной однокомнатной квартире, вёл долгие вечерние разговоры с пожилым Стефаном Сергиевичем и смотрел на мир с неиссякаемым оптимизмом, только подкрепляемым таинственным «песком».
Лишь по ночам Тиля мучили кошмары, мешая осколки прошлого с порождениями буйной фантазии художника.
… Во сне всегда живёт страх падения – долгого, неуправляемого падения с лестницы, из окна… или с ветки, на которой стоишь, судорожно вжимаясь в ствол дерева. Меж лопаток впивается в спину сучок, и отдачей тебя толкает на него раз за разом.
Пустой щелчок – кончились патроны. Шаришь по карманам, но одет ты почему-то в детдомовскую праздничную форму, в карманах которой, понятное дело, нет запасного магазина для твоего «карая» – неказистого с виду пистолета-пулемёта, который ты однажды ещё там, дома, снял с трупа неизвестного тебе мужика с нашивками «Забольской вольницы». Умные люди сказали бы, что «караи» – ПП кустарного производства, которые эта самая партизанско-ополченская «вольница» наделала в огромном количестве ещё в первые годы войны… Но тебе без разницы, кустарный он или нет. Пусть твой «карай» частенько клинит, пусть он не такой меткий, как «вереск» атамана, Капа – зато он твой, а другому взяться неоткуда.
Нет, был у тебя и ещё один пистолет-пулемёт, но ты его без раздумий и сожалений отдал Сивому… Сивый!
Словно в замедленной съёмке, оцепенев, ты видишь, как твой любимец, лучший друг и вовсе братишка, девятилетний Сивый летит на землю, растерянно роняя из рук оружие.
Его надвое перечёркивает очередь, а выстрелы твоего «карая» сносит ветер, словно ты стреляешь шариками жёваной бумаги.
