Семиречинская академия: наследство бабки Авдотьи - [7]

– А мы про что? – обрадовались оба старика народному интересу, посматривая на балагура.

– А у них по закону было положено приколоть шилом ухо к косяку, если болеть понравилось.

Его толкнули, и он торопливо сел. Те всадники, что поели, поменяли тех, что раздавали еду. Удивляя и Кирилла, и стариков, они вдруг начали сами сгонять народ в кучу. Их цель стала понятной лишь спустя какое-то время. Охрана разделилась, часть всадников ушла в ту сторону, где была застава, а часть осталась сторожить, патрулируя на некотором расстоянии, чтобы видеть всех и сразу.

– За подмогой или жратва закончилась, – кивнул богатырь, с которым и на привале Кирилл оказался рядом. Тот позволил ему привалиться к себе, согревая боком. Кто-то даже сунул озябшие руки богатырю в подмышки.

– Вроде, какой бы раб не мечтал о свободе, ан нет, не мечтают! – пожалел балагур. – Живота не жалея, суют головы под ворога – и свою, и жены с дитями. А за ухом-то душа! Не человека, душу его убивают, а без души человек животное и есть. Вол, котором землю пашут.

Стариков и балагура слушали с интересом. Кто-то дремал, воспользовавшись привалом. Пленение свое люди воспринимали без особого трагизма. Или надеялись на лучшее, или привыкли к таким явлениям, или наоборот, не привыкли показывать чувства. Но с виду все были добрые и приветливые.

Отряд вернулся с подмогой. На седлах некоторых были перекинуты мешки. Людей подняли, выстроили и погнали вперед. Словно бы жалея их, в разорванной ветром мороси выглянуло холодное солнце, сделав просветы еще шире, осветив некошеные грязно-желтые луга с невысокой травой, опушки багряно-бурого леса. Как чудо, как ласковая поддержка родимой земли, с которой многие уводимые в полон прощались навсегда, в небо поднялась птица и прокричала горестно, развернулась и улетала назад.

Но так стало еще хуже. Солнце чуть согрело воздух, который сразу стал сырым. Легкий ветерок продирал влажностью насквозь. Было так тихо, словно природа вымерла. Только чавканье жижи под ногами, да выкрики охранников. И топот копыт, который предупреждал, что враг за спиной.

Шли больше половины дня, а на пути не попалось ни одного живого селения, только выгоревшие холмики пожарищ за лето поросшие редкой сорной травой, да печи, сложенные из обожжённой глины и камня.

– Дедушка, а почему люди не гонят их? – спросил Кирилл, стараясь сдержать слезы. Боль в ногах и натертых веревками запястьях казалась невыносимой, но люди терпели – и он терпел. Наверное, многим было еще привычно ходить босиком в эту пору, а его ноги кровоточили, изрезанные острыми камнями и тонкими льдинками. Веревка мешала идти, но лямка, к которой были снова привязаны руки, ослабла настолько, что при усилии он мог бы вытащить ладонь.

Он едва пошевелил окоченевшими руками, обрадовавшись, когда сзади ему передали зипун, заботливо надетый на плечи стариком и богатырем, который снова шагал рядом, прикрывая от плетей. Охранники проявляли повышенный интерес к обоим старикам, которые показались Кириллу грамотными, как балагур. Он уже не сомневался, что она ведут какую-то игру, заодно с балагуром. Не было в их глазах ни страха, ни обреченности, а только хитрость и пытливая любознательность, с которой изучали каждого человека.

– Охраны всего сто человек, нас же вчетверо больше, я посчитал. Трое на одного! У них ни пулеметов, ни автоматов, стрелы только и мечи. Если за ноги хватать, можно стянуть с лошади, – предложил он. – Я веревку перегрызу, – он с надеждой посмотрел на старика через плечо, показывая веревку, которую почти развязал. – И вам освобожу руки.

Заметив его движение, юноша без языка, который шел по правую от него сторону, торопливо закрыл веревку от взгляда посторонних, что-то сердито промычав и сделав пальцами знак богатырю по левую от Кирилла сторону. Тот поправил веревку, не завязывая, накрутив на руку.

– Умереть всегда успеем… – пробормотал богатырь, показав старикам на пальцах то же самое, что показал немой.

– Ты, хлопчик, в глаза людям посмотри! – усмехнулся старик. – Нас, мудрых, мало… Но много! Не знаешь ты, через что прошли они. Били их, ох как били! Разбудить надобно, да так, чтобы сия наука на пользу встала. А то побороть-то поборем, а на завтра снова на этой дороге окажутся. Полон им надобно всем сердцем прочувствовать. Боятся они его должны больше, чем черта.

Кирилл оглянулся. Пожалуй, вокруг уже проснулись, и впереди и позади сплотились. Но там, куда не долетали обрывки разговора, были. Людьми владело отчаяние. Они словно бы они не осознавали, что с ними происходит, или уже не верили в спасение, принимая судьбу, как должное.

– Забыли люди Бога, все на волхвов, да на князей надеялись, а что они сделают, если человек сам лежит, как колода, и не повернуть его, не сдвинуть с места? – тяжело вздохнул богатырь, тоже оглянувшись. – Пугают волхвами детей малых, вдалбливают страх и ненависть, падучей болеть начали, предаем друг друга, войной друг на друга идем… Разучились снимать с себя тьму, не умеют, а Бог ленивых не милует. Все, как предупреждали нас деды и прадеды. Наказывает Род, что забыли Его, Сурью пить не хотели. Помяни мое слово, птицы железные глаза людям выклюют, кони железные землю потопчут, кровью людской земля переполнится от правления Зверя, который дан нам за непрочность нашу, за отречение от заступника нашего.