Семилетняя война - [9]

Она подняла глаза и посмотрела на короля. Он стоял, опираясь на всегдашнюю длинную трость с набалдашником из слоновой кости. Его потёртый мундир от долгого употребления лоснился на локтях. Она знала эту его манеру скупца — носить мундир до полного износа, как знала и то, что; выходя из кабинета, король, опасаясь потерять табакерку, насыпал нюхательный табак прямо в карманы, из-за чего одежда его всегда была неопрятна.

— По-моему, — тихо сказала она, — ваше величество не придаёт особого значения благосклонности женщин. Вы поглощены иными, более высокими стремлениями.

— Вы одарены проницательностью, скажу больше: чутьём, — усмехнулся король, и опять ей почудились злобные искорки в глубине его выпуклых, рыбьих глаз. — Даже Биша не может сравниться с вами в этом. Неправда ли, Биша?

Он потрепал за ухо стоявшую подле него любимую борзую, и та в ответ потёрлась влажным носом об его ногу.

Что это? Неуклюжий комплимент или намеренная дерзость? Но она не имела времени размыслить об этом. Загремели трубы, и под громкие крики зрителей на арену въехали участники турнира. Король, сделав приветственный жест, повернулся и пошёл на своё место рядом с королевой. Герольд объявил первую пару.

Закованные в латы всадники со спущенными забралами понеслись навстречу друг другу. Раздался звон копий о медные щиты, кони со ржанием взвились на дыбы. «Рыцари» разъехались и снова устремились друг на друга. На этот раз один из них с такой силой ударил копьём, что выбил щит из руки противника. Следующий удар он нанёс ему в грудь, заставив зашататься в седле и выпустить поводья; тогда он отбросил копьё и, выхватив из ножен меч, высоко занёс его над головой противника. Тот поднял руку, прося пощады.

Трибуны ревели от восторга. Победитель подъехал к королевской ложе и приподнял забрало.

— Зейдлиц… Полковник Зейдлиц… — прошелестело по рядам.

Сидевший рядом с Барбериной только что приехавший из Франции виконт Леруа спросил:

— Кто этот Зейдлиц?

— Неужели вы не знаете? — отозвалась Барберина. — Это один из любимцев короля. Сорвиголова, который в юности проскакивал, забавы ради, между крыльями ветряной мельницы. Отчаянный ловелас. Но и отважен, особенно, когда он на коне. Как-то на прогулке Зейдлиц, ехавший в свите короля, заявил, что пешему воину иногда приходится сдаться, но всаднику — никогда. Услышав это, Фридрих, когда переезжали мост, остановился, подозвал Зейдлица и, велев вынуть несколько досок спереди и сзади, сказал ему: «Вот ты на коне, а мой пленник». Зейдлиц заставил коня прыгнуть через перила в реку и затем выбрался на берег. Королю так понравилась находчивость и смелость Зейдлица, что он произвёл его из корнетов прямо в ротмистры, а теперь это начальник его кавалерии. — Барберина вдруг умолкла. — Погодите… Что там происходит?

В ближайшем окружении Фридриха царило смятение.

— Parbleu[1]! Кто это сделал? — в бешенстве кричал Фридрих. Лицо его было красно от гнева, на лбу надулись толстые синие жилы. Оказалось, что в разгар общих восторгов, когда все теснились, чтобы увидать, как королева приколет белую розу к груди Зейдлица, кто-то наступил на лежавшую Бишу, и теперь у собаки была отдавлена передняя лапа. — Кто наступил на мою собаку? — ещё раз крикнул король.

— Это я, ваше величество, — раздался тихий голос. — Простите меня. Я хотел поднять оброненный вами платок, ко меня толкнули, и я, чтобы не упасть… Лапа у Биши скоро заживёт, ваше величество.

Глаза всех были устремлены на говорившего. Это был камер-лакей Глазау, недавно поступивший в услужение к королю. Он стоял бледный, с дрожащими губами, но не опуская головы.

— Ты… — Фридрих поднял трость, но раздумал. — Дать ему пятьдесят фухтелей.

Два гренадера отделились от двери в ложе и стали по бокам Глазау.

— Ваше величество! — вскричал тот с жаром. — Я шотландец. Я поступил к вам на службу, вы можете казнить меня, но за всю мою жизнь я не испытал удара палки, и я… не перенесу этого.

Фридрих поднял брови и с любопытством поглядел на Глазау.

— Эге! Скоро мои лакеи будут вызывать меня на дуэль. — Лицо его из красного стало багровым. — Я отучу тебя рассуждать, прохвост ты этакий. Сто фухтелей!

Он отвернулся и, тяжело дыша, уселся на своё место.

Гренадеры подхватили вырывавшегося Глазау и, зажимая ему рот, выволокли из ложи. Герольд объявил новую пару.

Барберина подождала десять минут и потом незаметно выскользнула из ложи. Ей было жаль Глазау, и она надеялась посредством щедрого подарка устроить так, чтобы его наказали больше для виду. Она отправилась разыскивать начальника караула, но, приблизившись к кордегардии, услыхала протяжные вопли. «Неужели они так поторопились?» Она ускорила шаги и, подгоняемая нечеловеческими криками, почти бегом дошла до здания и рванула дверь.

На полу в луже крови лежал обнажённый до пояса Глазау. Его спина представляла собою кровавое месиво. Он был, видимо, без сознания, и только жалобные стоны срывались с его губ.

— Восемьдесят, — сказал офицер в щегольском мундире, стоявший немного поодаль, чтобы его не забрызгала кровь. — Полагаю нужным прекратить экзекуцию: двадцать фухтелей дадите после, когда он оправится. — Тут он заметил Барберину. — Сударыня! Чем могу вам служить? Простите, мы здесь выполнили небольшое служебное дело.