Семилетняя война - [10]

— И выполнили на совесть! — Барберина горько усмехнулась и вышла на воздух. Её тошнило. Голова кружилась, будто она выпила слишком много вина. Прислонившись к дереву, она вынула флакон с нюхательной солью и несколько раз глубоко вдохнула. Не следует, чтобы кто-нибудь видел её такой расстроенной. И не пора ли ей возвратиться в родной Марсель, покинув двор просвещённейшего короля, чьи милости столь ненадёжны и опасны?

2

Ещё один человек, кроме Барберины, видел истерзанного Глазау. Это был Леруа. Повинуясь внезапному побуждению, он пошёл за нею и, когда она вышла из кордегардии, в свою очередь зашёл туда.

Леруа приехал к Фридриху, потому что много слышал о нём во Франции. Он мечтал найти подлинного героя, за которым можно было бы всюду пойти, вверив ему свою судьбу. Наслышавшись о прусском короле, он отправился в Берлин. Вскоре он убедился, что многие поступки Фридриха не отличаются ни величием, ни справедливостью.

Случай с Глазау был лишним тому доказательством. Леруа испытывал острое разочарование в том, кого недавно готов был сделать своим кумиром, и когда, неделей позже, он получил приглашение присутствовать в свите короля на манёврах, то принял его лишь после некоторого колебания.

Выехав на рассвете, он ровно в семь часов утра прибыл в условленное место на опушке леса. Издали ещё он увидел мелькнувшую среди деревьев треугольную шляпу Фридриха, сидевшего верхом, в окружении небольшой группы генералов. Здесь были Кейт, Шверин, принц Генрих, бывший посол в Петербурге Варендорф, граф Платтен и ещё несколько человек, которых Леруа не знал. Скрытый деревьями, он приблизился незамеченный. К тому же все внимательно слушали говорившего в это время короля.

— От покойного отца я унаследовал земли в две тысячи квадратных миль, с населением в два с четвертью миллиона человек и армией в семьдесят тысяч. При этом примите во внимание разобщённость моих владений. Я поставил себе целью создать могучую Пруссию. Одиннадцать лет назад, в 1745 году, я овладел Силезией. Теперь очередь за Саксонией. Моей августейшей приятельнице, императрице Марии-Терезии, придётся поступиться и этой провинцией. Затем настанет очередь Польши — мне нужно прочно укрепиться на Балтийском побережье, а вслед за тем у меня будет разговор с Россией, правительство которой явно не может управиться с подвластной ей территорией.

Вокруг царило молчание; слышалось только постукивание копыт переступавших с ноги на ногу лошадей, да вдали раздавалось пение труб строившихся для смотра полков. Варендорф почтительно сказал:

— Эти планы достойны великого государя. Однако мне кажется, что при их выполнении встретятся трудности двоякого рода.

— Какие? — живо спросил Фридрих.

— Во-первых, ваше величество рискуете заслужить репутацию государя, слишком алчного в приобретении соседних земель. А это повлечёт за собою много невыгодных последствий.

— Э, пустяки, любезный Варендорф! — перебил его Фридрих. — Если вы считаете себя достаточно сильным, чтобы завладеть соседней провинцией, обязательно сделайте это, а потом всегда найдутся юристы, которые докажут наши права на присоединённые земли. Когда мне представился случай захватить Силезию, я схватил за волосы этот случай и успел вознаградить нашу монархию. И так же я намерен поступать всегда.

— Тогда остаётся второе затруднение, — сказал Варендорф: — Достаточно ли мы сильны?

Фридрих улыбнулся.

— Для войны нужны прежде всего деньги. Свыше года назад я заключил субсидный договор с Англией, и английское золото обеспечит мои военные нужды.

— Макиавелли говорит, — упрямо возразил Варендорф, — что не золото составляет нерв войны, а хорошие солдаты, ибо недостаточно золота, чтобы найти хороших солдат, а хорошие солдаты всегда найдут золото.

Лицо короля исказилось в гримасе.

— Я вижу, среди моих подданных много сторонников мирного житья. На ваш аргумент ответят вместо меня мои войска. Прикажите начать манёвры.

Он вонзил шпоры в бока лошади и вдруг увидел Леруа.

— Вы здесь? — сказал он с досадой, резко натягивая поводья. — И давно?

— Я только что подъехал, — вырвалось у молодого человека, и он почувствовал, что густо краснеет от этой неожиданной лжи.

— А-а… Ну что ж. Прошу вас разделить наше общество.

Леруа низко поклонился и примкнул к свите короля.

По ровному, гладкому полю двигались три длинные, в километр протяжением, шеренги солдат. Казалось чудом, что люди из плоти и крови могут в такой мере обезличиться; огромные шеренги напоминали гигантских спрутов с единым туловищем и тысячью одновременно выбрасываемых ног. Ружья плавно колыхались над головами, и ни одно не качнулось хотя бы раз в сторону. Пять тысяч человек шли по равнине, и по всему их виду, по тому, как они мгновенно повиновались сигналам гремевших барабанов, чувствовалось, что они слепо послушны направляющей их воле.

Леруа украдкой взглянул на Фридриха. Тот стоял с раздувающимися ноздрями, с полузакрытыми глазами, отстукивая тростью мерный ритм барабанов.

И вдруг что-то произошло. Леруа понял это по тому, как заёрзали и помрачнели улыбавшиеся дотоле генералы, как покраснело лицо короля. Он посмотрел на поле — и понял причину волнения. Стройных шеренг более не существовало. Три изломанные, кривые линии солдат двигались зигзагами по равнине, и между ними метались офицеры, рассыпая направо и налево удары тростей.