Семилетняя война - [45]

Но в ту же ночь стряслось с ним такое, чего никто в Иркутске, паче он сам, ожидать не мог.

…Катерина нею ночь не ложилась. Мужа она не винила. Вспоминая его побелевшее лицо и катившиеся градом слёзы, она испытывала к нему только брезгливую жалость. Но робкие удары, которые он нанёс ей, жгли её непереносимо. Её терзала мучительная обида а себя, за мужа, за всех тех, кого обрёк себе в жертву ревизор, наслаждаясь их смиренной покорностью. Она возненавидела ту покорность, восстала против неё. Пускай смерть, каторга, клеймо палача — всё лучше, чем безропотное подчинение.

Неведомое си чувство овладело ею, взмыло и понесло. Её собственная судьба, дом, дети — всё отступило, потеряла своё, казалось бы, необоримое могущество. Она сидела, прислушиваясь к звучавшим в ней голосам, радуясь ощущению совершенной свободы от сковывавших её пут.

За окном всё больше светлело. Белёсая муть рассвета прояснялась, брызнули первые лучи солнца. Катерина встала и, взяв в руку большой нож, неслышными шагами прошла на половину ревизора.

От скрипа двери Крылов тотчас проснулся.

— Кто пустил? Что надо? — воскликнул он. Тут он узнал Катерину. — Любушка! Пришла-таки?

Женщина медленно занесла руку с ножом.

Ревизор завизжал и выхватил из-под подушки пистолет. Катерина молча, с размаху, ударила его в грудь, вытащила нож и ударила вторично. Алая кровь обагрила её руки. Она испуганно посмотрела на неё, разжала пальцы и без чувств упала на пол.

…Сперва её хотели заключить в тюрьму, но неожиданно весь город встал на её защиту. Купцы, чиновники, даже дворовый люд теснились под окнами Мясниковского дома; команда ревизора, боясь расправы, разбежалась. Тогда на сцену выступил губернатор. Под шумное одобрение громадной толпы он объявил, что Катерину, как доведённую до крайности угрозой бесчестия, не тронут.

Раны Крылова оказались неопасными. Он грозился, едва встанет, жестоко расправиться с иркутянами. Но вдруг из сената пришёл указ заковать Крылова в кандалы и доставить в столицу.

Однако Катерина не узнала об этом указе. За несколько дней до того она исчезла. Её искали и в лесу, и на дорогах, и даже обшарили речное дно. Никаких следов не оказалось.

Глава вторая Ольга

Ольга жила в имении Румянцева Поджаром, неподалёку от Новгорода. Перед уходом в армию Евграф Семёнович перевёз её сюда, чтобы избавить от домогательств Тагена. Целыми днями она бродила по зелёным лужайкам, спускалась в сырые овражки, в которых никогда не просыхала трава, задумчиво глядела на маленькие, словно нарочно вкрапленные в зелень лугов озера, по которым от каждого дуновения ветерка пробегала пёстрая рябь. На душе у неё было спокойно и грустно. Она сама не знала, что томит её. Смутное предчувствие какой-то большой перемены в жизни нависло над ней, словно тень от незримого облака. Томясь неизвестностью, она страстно ждала, чем разрешится тревога. По ночам подходила к окну, глубоко вдыхала лившийся из парка свежий воздух и пыталась успокоить глухое, гулкое биение сердца.

Иногда в такие часы мысли её обращались к отцу. Когда-то, прижавшись к нему, она чувствовала надёжную защиту ото всех опасностей, уверенность и спокойствие. Но теперь воспоминание об отце, хотя по-прежнему родном и близком, не приносило ей облегчения. Шатилов? Он милый, честный, добрый, искренно любит… Но думая так, она понимала, что лукавит с собой: губы её шептали его имя, а в душе ничто не шевелилось.

Бывало вдруг, что перед ней вставало бледное лицо с чёрными грустными глазами и низкий грудной голос с отчаянием и страстью произносил: «Я как увидел вас, так словно мечту свою узрел».

В такие минуты она бросалась с пылающими щеками на колени перед иконой, но, не найдя облегчения в молитве, убегала подальше от людей. Забившись в укромный угол, она подолгу сидела, ненавидя и презирая себя, мечтая о грубой власянице монахини. Потом, успокоившись, возвращалась, осунувшаяся, с запавшими глазами, с упрямо сжатым ртом.

Однажды, когда Ольга бродила в ближнем лесу, пытаясь разобраться в обуревавшем её беспокойном волнении, ей повстречалась незнакомая женщина. Она шла босиком, не спеша, иногда наклоняясь, чтобы сорвать какую-нибудь травку или понюхать цветок. В руке она несла маленький узелок и пару истоптанных башмаков.

— Здравствуйте, — ласково сказала женщина, останавливаясь. — Далече ли отсюдова до Поджарого?

Ольга во все глаза глядела на незнакомку. До чего хороша! Гибкий полный стан, русая коса, тяжёлым жгутом лежащая на затылке, серые глаза под густыми ресницами… И в то же время как проста и приветлива…

Женщина заметила, что её пристально рассматривают, и губы её сложились в лёгкую улыбку.

— Что ты, девонька, на меня так смотришь? Аль напомнила кого?

Ольга покраснела.

— Нет, не напомнила. Да я таких и не встречала…

Женщина засмеялась. При этом она запрокинула голову, и на щеках у неё появились две ямочки. Она опустилась на траву и потянула за собой Ольгу.

— Спасибо тебе, развеселила душу. А то я, почитай, целый век не смеялась. Как зовут-то тебя?

— Ольгой. А вас как?

Женщина нахмурилась.

— Моё имя не примечательно, к чему тебе его знать? — Но увидев, что этот ответ огорчил Ольгу, она добавила: — Меня Катериной звать.