Семиклассницы - [34]

Феня постучалась в дверь.

Прошли две или три томительно длинные минуты. Дверь отворилась, и Феня повисла на шее у Леньки. Она обнимала его обеими руками, словно не веря, что это он — живой, настоящий, и больше не надо его искать.

— Пусти, — сказал Ленька. — Не видишь, я какой. — Он стукнул костылем.

— Вижу, — возразила Феня. — Вижу, что дурной. Исхудал весь, Ленечка, милок, поешь лепешек! Мамка прислала. Сдобные.

Она развязала мешок и захлопотала, требуя, чтоб брат ел сейчас же, а сама села рядом, подперев ладонью щеку, и смотрела на него с тем выражением радостной готовности угадывать все его желания, которое делало очаровательным ее веснушчатое, широкоскулое лицо. Ленька видел, словно впервые, ее голубые, как нечаевское бледное небо, глаза, деревенские красные щеки, красный платок на голове, прядку желтоватых волос на лбу, и на него пахнуло детством, привольем и счастьем.

— Феня, — сказал он, — домой-то как хочется…

И она ответила:

— Вот и повезу тебя домой. За тем и приехала.

В дороге уж сколько она передумала, а сейчас и рассказать нечего. Смотрит и молчит, словно онемела. А он все глаза вниз опускает. Трудно ему. Видно, не привыкнет никак к костылю. А может, спросить хочет что, да не смеет.

— Ты, Ленечка, спрашивай, — робко предложила она.

— Что спрашивать? — ответил он. — Увижу сам.

Он хотел тут же сообщить, что едет домой побывать да повидаться, а потом снова вернетесь в Москву, учиться будет, но промолчал и машинально жевал лепешку, не ощущая вкуса.

Что-то звякнуло.

— Сейчас, — сказал Ленька. — Хозяева пришли. — И пошел отпирать.

Только теперь огляделась Феня и заметила разные непонятные предметы, каких не видывала никогда в жизни, но не успела удивиться, потому что в комнату, как весенняя буря, ворвалась Наташа, завизжала, подбросила шапку, к потолку, кинула портфель на диван и закружила Феню по комнате. Феня только повертывалась и охала. С ней и не бывало никогда такого, чтобы вдруг все слова из головы вылетели.

— Рассмотрела уже? — спросила Наташа, показывая на Леньку.

Феня кивнула головой.

Вдруг Наташа притихла, подобрала шапку и портфель и положила на место.

— Ты что вспомнила? — спросила Феня.

— У нас горе, — сказала Наташа. — У нас Жениного отца убили.

К Жене пошли вечером. Темнело. Лужи затянуло тоненькими корочками, зеленые сосульки свисали с дождевых труб. Осевший от мартовских оттепелей снег лежал по краям тротуара несвежими рыжими кучами, и на мостовой под колесами машин жирно чавкала черная грязь.

— Приедем с Ленькой домой, — говорила Феня, — а там уж грачи, небось, прилетели. У нас на задворках, в старых березах, сколько они гнезд наворотили! Грач в гнездо прилетел — жди, река тронется. А вот у вас в Москве весна невидная.

Наташа отвернулась и не ответила. Наташа рассердилась на Феню за то, что у нее счастливое краснощекое лицо и такой веселый необычный наряд, что все на нее оглядываются, и она радуется всему и обсуждает каждый пустяк, а идут они к Жене.

Всякий раз, собираясь к Жене, Наташа чувствовала на сердце гнет. Женя болела. Она лежала на диване, перебирая тоненькими пальцами страницы книги. У нее были равнодушные и усталые глаза. Наташа разучилась говорить с Женей и не смела ее утешать. Она знала, как тяжело Женя больна.

Бабушка посмотрела на девочек через цепочку и открыла дверь.

— Спасибо, девочки, — сказала она, не удивившись тому, что с Наташей пришла новая подруга в желтой шубе и красном платке с золотыми цветами.

— На дворе весна? — спросила бабушка, глядя на Феню и тряся головой. — Я думала, не доживу до этой весны. Но старые люди живучи.

— Что Женя? — спросила Наташа.

— Что? — повторила бабушка и пожевала губами. — Женя читала книжки и ходила каждый день в школу, а теперь Женя тает, как льдинка. Разве удержишь лед, чтобы он не уплыл?

Бабушка побрела в комнату стариковскими шаркающими шажками. Феня тихо охнула и пошла за ней. Она вошла в первую комнату с высокими книжными полками, на корешках книг лежала пыль. Бабушка ничего не говорила Фене. Феня открыла дверь во вторую комнату. Там тоже были книги. На диване сидела девочка с черными глазами. Девочка смотрела на Феню безучастно и строго.

Феня остановилась на пороге и вдруг с такой страшной ясностью, что замерло сердце, вспомнила весну, которая когда-то была, а может, и не была, может быть, все это только привиделось Фене.

Река отшумела половодьем. Схлынули буйные воды, и сразу зеленые, острые, жадные травки рванулись из земли, и открылись желтые чашечки первых цветов. Берег заиграл над рекой, на берегу лежала забытая льдинка. На старых березах грачи шумно устраивали жизнь. Струйки бежали в реке и звенели день и ночь. А льдинка все голубела и таяла, и с краев ее падали, как дождь, прозрачные крупные капли в землю. Все тоньше делалась льдинка, все голубее. А потом Феня пришла на берег, и льдинки не было.

— Ой! — еще раз шепнула Феня, сбросила желтую шубу и села на Женин диван. — У меня мамка так же молчала, — сказала она, не сводя с Жени глаз. — Каково мне с ней было целую зиму! Она молчит. А мне каково?

«Что это она? — со страхом подумала Наташа. — Зачем?»