Семейство Шалонских - [33]
— Я долженъ завтра отдать вашей матушкѣ шкатулку, я не желалъ бы отдать ее самъ, чтобы не стѣснить ее. Кому я могу?
— Мнѣ, сказала я, не размысливъ. — Это шкатулка брата?
— Нѣтъ, но въ ней его мелкія вещи всѣ, бережно собраны… я думалъ… и мундиръ, въ которомъ онъ уб… въ которомъ онъ скончался. Гдѣ же я могу отдать, вамъ ее завтра?
— Вынесите въ садъ, я гуляю въ 9 часовъ съ сестрами и прохожу мимо вашего флигеля, идя въ оранжерею.
Лишь только я произнесла эти слова, какъ смутилась и застыдилась — но было уже поздно, онъ поклонился, поцѣловалъ у меня, оффиціяльно прощаясь, руку, и вышелъ. Я воротилась въ диванную. Тамъ бабушка и тетушки продолжали разговоръ о гостѣ и осыпали его похвалами.
— И уменъ, и вѣжливъ, и начитанъ, и много видѣлъ, и какъ хорошо разсказываетъ, и собою красавецъ… Какое вниманіе, собралъ всѣ вещи Сережи и самъ привезъ ихъ. Словомъ онѣ превозносили его.
На другой день лишь только я открыла калитку нижняго сада и должна была пройдти мимо его оконъ, какъ онъ вышелъ ко мнѣ на-встрѣчу; онъ очевидно, ждалъ меня; въ рукахъ его была шкатулка, которую онъ поставилъ на скамейку, стоявшую подъ балкономъ. Тяжкое было это свиданіе; я ужъ ни о чемъ не помышляла, кромѣ убитаго брата, и слезы мои текли на крышку черной шкатулки. Онъ стоялъ подлѣ меня и говорилъ о Сережѣ, а я сидѣла я плакала. Когда наконецъ, я вспомнила, что матушка проснулась, встала и взяла шкатулку. Онъ почтительно проводилъ меня до параднаго входа и отворилъ мнѣ калитку и большую дверь крыльца съ низкимъ поклономъ.
Не хочу входить въ подробности и разсказывать, какимъ приливомъ новой горести наполнилось сердце матушки при видѣ вещей убитаго сына. Долго она глядѣла на нихъ страшась до нихъ дотронуться. Когда же она разобрала шкатулку и раздала намъ вещи, имъ для насъ купленныя, это усиліе надъ собою сломило ее. Она опять расхворалась и слегла въ постель. Всякій день просила она Ѳедора Ѳедоровича Семигорскаго войти къ ней и заставляла его разсказывать и повторять малѣйшія подробности о Сереженькѣ. Она слушала его жадно. Когда, пробывъ у насъ нѣсколько дней, онъ пришелъ проститься, матушка была поражена и умоляла его пріѣхать опять и скорѣе.
— Я ожила, пока вы здѣсь гостили; одна моя отрада видѣть и слышать разсказы друга моего сына. Не откажите матери, пріѣзжайте опять и ужъ погостите у насъ подольше.
— Какъ прикажете, такъ и сдѣлаю, отвѣчалъ онъ, — я почитаю себя слишкомъ счастливымъ, что могъ заслужить ваше благорасположеніе.
Прощаясь съ нимъ, матушка взяла его голову въ обѣ руки, нагнула ее и поцѣловала его волосы. Онъ былъ, повидимому, такъ тронутъ, что со слезами на глазахъ поцѣловалъ ея руку, кланяясь низко. Въ то время такое отступленіе отъ обыкновеній и принятыхъ формъ было очень знаменательно, и онъ безмолвно благодарилъ матушку за выказанную ему нѣжность. Онъ стоилъ ея; все, что онъ говорилъ, какъ относился къ матушкѣ, и самая заботливость о собраніи вещей брата, прелестная траурная изъ чернаго дерева шкатулка, заказанная имъ въ Парижѣ, — все это свидѣтельствовало о чуткости и деликатности его сердца. если онъ произвелъ на всѣхъ насъ хорошее впечатлѣніе, то надо думать, что и мы ему понравились. Онъ пріѣхалъ опять черезъ шесть недѣль и былъ принятъ, какъ близкій родственникъ.
— Теперь, сказала ему матушка, — я васъ такъ скоро не выпущу.
— Какъ прикажете, я въ вашей волѣ, отвѣчалъ онъ кратко и просто.
Глава XI
Если Семигорской понравился всѣмъ съ перваго раза, но теперь это впечатлѣніе перешло въ положительную къ нему любовь — да и нельзя было не любить его. Онъ былъ начитанъ, говорилъ красно, разсказывалъ интересно, отличался особенною вѣжливостью, но вмѣстѣ съ тѣмъ откровенностью. Прямота его была неподкупна. Такъ, напримѣръ, его мнѣнія часто противорѣчили мнѣніямъ тетушки Натальи Дмитріевны, и онъ, не смущаясь, это высказывалъ. Однажды тетушка, говоря о войнѣ, очень негодовала на французовъ и тутъ же на нѣмцевъ; она выразила мысль, что только Россія и русскіе велики и сравнить ихъ ни съ кѣмъ невозможно.
Онъ возсталъ противъ такого мнѣнія.
— Я самъ русскій, сказалъ онъ, — люблю мою землю, и конечно въ дни опасности готовъ положить за нее мою голову; я имѣлъ честь сражаться за мое отечество и старался дѣлать свое дѣло; но смѣю васъ увѣрить, что ни Франція, ни Германія не могутъ сравниться по благосостоянію съ нашимъ отечествомъ.
— Какъ такъ? воскликнули тетушки.
— Образованнѣе они насъ, да и живутъ иначе. Благосостояніе большое, во всякой деревнѣ чистота, опрятность, трезвость, изобиліе, а пуще всего чистота. У всякой избёнки деревья или садикъ. Пьяныхъ я не видалъ. Трудолюбіе, порядокъ особенно въ Германіи.
— Но вотъ Сереженька писалъ, что во Франціи остались въ деревняхъ однѣ бабы.
— Это правда; Гишпанія и Россія обезлюдили Францію, но убыль народа поправима. Черезъ 20 лѣтъ слѣда не будетъ, а ихъ порядокъ и трудолюбіе обогатятъ ихъ снова, ибо теперь отъ постоянныхъ войнъ они замѣтно обнищали.
— Сережа писалъ, что малорослы они, что наши гвардейскіе молодцы и бить ихъ не хотѣли, а хохотали.
