Семейство Холмских (Часть третья) - [25]

 При взятіи Праги, мы оба съ нимъ командовали баталіонами, въ одномъ полку. По диспозиціи, его баталіону должно было прежде моего идти на штурмъ. Солдаты не очень любили его, и онъ сначала не имѣлъ удачи; я бросился на подкрѣпленіе, и мы сдѣлали свое дѣло, Онъ былъ раненъ,-- я вынесъ его на своихъ рукахъ но въ mo-же время и самъ я получилъ тяжелую рану; ко мнѣ солдаты были привержены, насъ обоихъ положили на плащи, и избавили отъ смерти.

 Раны лишили насъ возможности продолжать военную службу. Мы вышли въ отставку, и, по желанію покойнаго батюшки, вступили вмѣстѣ въ гражданскую службу. Съ тѣхъ поръ, мой другъ Захаръ Борисовичъ началъ подвизаться иначе. Я дѣлалъ свое дѣло, управлялъ порученною мнѣ частію, а онъ вскорѣ успѣлъ пріобрѣсть благосклонность общаго нашего начальника, переѣхалъ къ нему въ домъ, сдѣлался его любимцемъ, и обогналъ меня въ чинахъ и наградахъ. Какія средства употреблялъ онъ къ тому -- можно догадаться; но я ничего не понималъ, думалъ, что онъ болѣе меня трудится, и за то по справедливости имѣетъ болѣе отличій. Теперь я уже вышелъ изъ заблужденія, и увѣрился въ истинѣ словъ, сказанныхъ Мольеромъ: L'ami du genre humain n'est pas mon fait." (Всеобщій другъ не мой человѣкъ). Но въ то время, именно я былъ таковъ, что всѣхъ людей почиталъ добрыми, и своими друзьями. Почтенный Захаръ Борисовичъ продолжалъ часто посѣщать меня, совѣтовался со мною, давалъ мнѣ, не только поправлять свои бумаги, но просилъ даже нѣкоторыя и совсѣмъ писать за него. Все это я дѣлалъ, никакъ не замѣчая, что я тружусь, а другъ мой получаетъ награды. Наконецъ, чернота души его открыла мнѣ глаза. Я написалъ мысли мои, и нѣкоторыя предположенія, о лучшемъ устройствѣ той части управленія, по которой мы вмѣстѣ съ нимъ служили. Долго работалъ я, нѣсколько разъ переписывалъ, и готовъ былъ представить нашему начальнику; но прежде вздумалось мнѣ посовѣтоваться съ моимъ другомъ. Онъ одобрилъ мои предположенія, и просилъ, чтобы я на нѣсколько времени далъ ему, на досугѣ, разсмотрѣть и обдумать. "Я знаю тебя," прибавилъ онъ, "первыя мысли твои всегда прекрасны, но иногда, чѣмъ болѣе ты трудишься, тѣмъ хуже дѣлаешь. Дай мнѣ также и черновыя свои бумаги; я увѣренъ, что въ нихъ найдется много хорошаго. "-- Ничего не подозрѣвая, отдалъ я ему, не только черновыя бумаги, но даже и матеріалы, которые служили основаніемъ моихъ предположеній. Черезъ нѣсколько времени потребовалъ я отъ него обратно свои бумаги; онъ отговаривался, что за недосугомъ нѣкогда ему было заняться разсмотрѣніемъ, и просилъ оставить еще на нѣсколько дней. Такимъ образомъ прошло около мѣсяца; я ѣздилъ къ нему довольно часто въ это время, но никогда не заставалъ дома. Наконецъ, вышедъ изъ терпѣнія, пріѣхалъ я къ нему однажды рано утромъ, съ рѣшительнымъ намѣреніемъ взять мои бумаги. Я нашелъ у него много просителей и подчиненныхъ его. Къ удивленію моему, онъ принялъ меня очень холодно. Это съ перваго раза взбѣсило меня; но я удержался, и, отозвавъ его въ сторону, потребовалъ возвращенія моихъ бумагъ.-- к Какія бумаги?" сказалъ онъ, возвысивъ голосъ, такъ, чтобы всѣ слышали. и Вы уже мнѣ надоѣли вашими вздорами. Ежели не умѣете двухъ словъ сами написать, такъ зачѣмъ-же вы служите? Мнѣ нѣкогда исправлять ваши ошибки, и заниматься вашими дѣлами; У меня своя обязанность. Признаюсь вамъ: вы меня вывели изъ всякаго терпѣнія, и я долженъ наконецъ при всѣхъ сказать, чтобы вы оставили меня въ покоѣ!" -- При сихъ словахъ, зная мою горячность, онъ поспѣшилъ отойдти отъ меня, и отправился въ свой кабинетъ, позвавъ Секретаря съ бумагами. Я былъ пораженъ безстыдствомъ его, какъ громомъ; кровь бросилась мнѣ въ голову, и нѣсколько минутъ я не могъ опомниться. Въ первомъ движеніи хотѣлъ было ворваться въ кабинетъ, и бишь его, но одумался. "Подлецъ, безсовѣстный, наглый подлецъ!" громко сказалъ я, при всѣхъ, и съ стѣсненнымъ сердцемъ, съ ужасною головною болью, отправился домой. Происшествіе это, такъ внезапно, и такъ сильно поразило меня, что я долженъ былъ послать за Докторомъ, и слечь на нѣсколько дней въ постелю. Другъ мои воспользовался симъ случаемъ; я назвалъ его подлецомъ при всѣхъ, а онъ уже и прежде внушалъ постепенно начальнику нашему, что я самаго безпокойнаго характера, и неспособенъ ни къ какому дѣлу. Послѣднее происшествіе, которое -- разумѣется -- онъ объяснилъ по своему, служило явнымъ доказательствомъ моего сумасбродства; словомъ: добрый и проницательный Начальникъ нашъ прислалъ мнѣ объявить, чтобы я тотчасъ шелъ въ отставку, и что если онъ не предаетъ меня суду, то именно изъ уваженія къ ходатайству друга моего, Захара Борисовича, котораго я такъ жестоко, при всѣхъ, обидѣлъ. Въ то-же время узналъ я, что мои предположенія, которыя другъ мой представилъ за свои, одобрены Правительствомъ, приводятся въ исполненіе, и не только почтенный Захаръ Борисовичъ, но и самъ Начальникъ нашъ получили за то награжденія.

 Все это, какъ вы видите, очень хорошо, но этого еще мало. Мнѣ не чѣмъ было изобличить друга: онъ имѣлъ хитрость выманить у меня даже черновыя бумаги; оправданія мои были-бы безполезны, и могли-бы даже послужить къ моему вреду, подавъ ему поводъ называть меня клеветникомъ. Притомъ-же, я такъ былъ возстановленъ противъ людей, что попалъ въ другую крайность: прежде, я всѣхъ безъ разбора любилъ, а послѣ итого происшествія всѣхъ возненавидѣлъ. Мнѣ казалось слишкомъ низко оправдываться, и обнаруживать безстыдное мошенничество