Семейство Холмских (Часть третья) - [26]

Шрифт
Интервал

Я подалъ въ отставку, и тотчасъ поѣхалъ въ деревню къ моему отцу. До свѣдѣнія старика моего дошло уже случившееся со мною, и, какъ обыкновенно водится, съ прибавленіемъ и украшеніемъ. Онъ былъ очень огорченъ, и даже, по старости и слабости, занемогъ. Я нашелъ его въ постелѣ; свиданіе со мною, и откровенный разсказъ всего происшествія, успокоили его. Онъ уважалъ мой образъ мыслей, и былъ твердо увѣренъ, что я не способенъ ни къ какой подлости, притомъ-же всегда обходился онъ со мною, какъ съ другомъ, и зналъ, что я былъ съ нимъ чистосердеченъ и не сталъ-бы его обманывать. Свиданіе со мною успокоило его; но душевное потрясеніе, и горесть, при дряхлости и истощенномъ здоровьѣ, были для него пагубны; болѣзнь его усилилась, и чрезъ нѣсколько дней послѣ моего пріѣзда, онъ скончался на рукахъ моихъ, благословляя меня, и увѣщевая, не смотрѣть на неблагодарность и вѣроломство людей, не отрекаться служить имъ, и быть для нихъ полезнымъ.

 Такимъ образомъ, другъ мой лишилъ меня службы, хотѣлъ помрачить мою репутацію, и предускорилъ смерть добраго, почтеннаго моего отца; но этого все еще казалось для него мало. Я былъ въ то время сговоренъ въ Петербургѣ, съ прелестною и молодою дѣвушкою; все было готово къ соединенію нашему, и сватьбу отложили только до пріѣзда батюшки. Слухи о случившемся со мною сообщены были будущему моему тестю, въ томъ видѣ, въ какомъ хотѣлось моему другу. Еще прежде моего отъѣзда изъ Петербурга объявленъ мнѣ былъ отказъ, и запрещено ѣздить въ домъ, а послѣ того, вскорѣ по смерти отца моего, получилъ я извѣстіе, что другъ мой, котораго я самъ познакомилъ въ домѣ моей невѣсты, на ней женился. Къ счастію, благодѣянія друга слѣдовали одно за другимъ такъ скоро, и огорченіе послѣ смерти отца моего было еще такъ сильно, что послѣдній дружескій подвигъ -- женитьба на моей невѣстѣ -- уже нисколько не поразилъ меня. Я уже рѣшился тогда ничему не удивляться и ничѣмъ не огорчаться.

 Но какъ-же кончилъ другъ мой? Еще повторяю: пути Провидѣнія неисповѣдимы; всякій злодѣй, рано или поздно, получаетъ достойное возмездіе. Проницательный и велемудрый Начальникъ нашъ былъ смѣненъ; ничтожность и неспособность друга моего скоро обнаружились: онъ имѣлъ также своихъ другей; новому Начальнику открыли, какими благородными средствами онъ возвысился и пріобрѣлъ благосклонность предмѣстника его, и -- другу моему велѣно было идти въ отставку. Въ семейственной жизни былъ онъ также несчастливъ. Отбивъ у меня прелестную и богатую невѣсту, думалъ онъ, что благосостояніе его на вѣкъ обеспечено, но и въ этомъ ошибся. Невѣста должна была выйдти за него по принужденію отца своего; она сохранила привязанность ко мнѣ, и его ненавидѣла. Нѣсколько лѣтъ провелъ онъ съ нею очень несчастливо; наконецъ, преждевременно окончила она жизнь, оставивъ на совѣсти его вѣчное мученіе, что онъ былъ причиною ея смерти. Денегъ нажилъ онъ много въ продолженіе похвальной службы своей; седьмая часть, доставшаяся ему послѣ жены, также была довольно значительна; но ничто не могло веселить его. Совѣсть -- неумолимый судья: можно усыпишь ее на нѣкоторое время, но ея пробужденіе бываетъ ужасно! Другъ мой изнывалъ, здоровье его разстроивалось, и онъ видимо приближался къ смерти. Въ этомъ положеніи мы встрѣтились съ нимъ нечаянно. Признаюсь: первое мое движеніе, при взглядѣ на виновника всѣхъ моихъ бѣдствій, было то, чтобы какъ можно поскорѣе отвернуться отъ него, и уѣхать изъ того дома, гдѣ я съ нимъ встрѣтился. И онъ, увидѣвъ меня, поблѣднѣлъ, и, какъ самъ признавался потомъ, почувствовалъ неизъяснимое мученіе. Послѣ того написалъ онъ ко мнѣ письмо, наполненное чувствами раскаянія, во всемъ сознался, и убѣдительнѣйше просилъ моего прощенія. Вмѣсто отвѣта, я самъ поѣхалъ къ нему. Увидѣвъ меня, онъ хотѣлъ броситься передо мною на колѣни; но я поспѣшилъ поднять его, и сказать, что отъ души прощаю, и рѣшительно предаю все забвенію. Онъ недолго жилъ послѣ того; чувствуя приближеніе смерти, просилъ онъ пріѣхать къ нему, и еще повторить мое прощеніе; со слезами схватилъ онъ цѣловать мои руки, и благодарилъ, что я облегчаю послѣднія минуты его жизни."

 Разсказъ этотъ навелъ на самаго Радушина, и на гостей его, какое-то мрачное уныніе; нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе; потомъ Радушинъ продолжалъ: "Вы можете повѣрить, что послѣ такого вѣроломства, и такой черной неблагодарности, дальнѣйшіе подвиги другихъ моихъ друзей не могли уже нисколько трогать меня. Напримѣръ: я записалъ одного бѣднаго дворянина, сына сосѣда моего, въ службу, содержалъ его на свой счетъ, и былъ ему покровителемъ. Вмѣсто благодарности, онъ передался къ Захару Борисовичу, злословилъ меня, и былъ употребленъ имъ въ домѣ бывшей моей невѣсты, чтобы возстановить отца ея противъ меня, и согласить его отдать дочь за его новаго патрона. Потомъ, сколько друзей потерялъ я, сдѣлалъ даже врагами себѣ, отъ того, что давалъ имъ деньги въ займы, и требовалъ потомъ заплаты! Всегда множество бывало у меня друзей въ то время, когда имъ была до меня нужда, а послѣ того они-же не узнавали меня, и не кланялися мнѣ. Все это идетъ своимъ порядкомъ; но рѣшительно быть увѣреннымъ, что вообще


Еще от автора Дмитрий Никитич Бегичев
Семейство Холмских

Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян.


Семейство Холмских. Часть 5

«На другой день после пріезда въ Москву, Свіяжская позвала Софью къ себе въ комнату. „Мы сегодня, после обеда, едемъ съ тобою въ Пріютово,“ – сказала она – „только, я должна предупредить тебя, другъ мой – совсемъ не на-радость. Аглаевъ былъ здесь для полученія наследства, после yмершаго своего дяди, и – все, что ему досталось, проиграль и промоталъ, попалъ въ шайку развратныхъ игроковъ, и вместь съ ними высланъ изъ Москвы. Все это знала я еще въ Петербурге; но, по просьбе Дарьи Петровны, скрывала отъ тебя и отъ жениха твоего, чтобы не разстроить васъ обоихъ преждевременною горестью.“…»Произведение дается в дореформенном алфавите.


Семейство Холмских (Часть шестая)

Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.